Красная роса (сборник)

Словно древнегреческий воин, смело ринулся в бой Юлий Лан, только не мечом разил врага,

а стрелял из карабина…

Низко склонив головы, шли калиновчане мимо него, со скорбью смотрели на заостренный

смертью орлиный профиль, на восковые руки. Сеял мелкий дождик, мелкими росинками капал на

лоб и виски, щеки и подбородок погибшего.

Неподалеку стоял в окружении полицаев и черношинельников Петер Хаптер, время от

времени покрикивал:

— Смотрите внимательней! Кто узнал, кому принадлежит этот труп, выходите!

Люди шли медленно, исподлобья бросали взгляд на убитого, прощались навсегда. И никто

из калиновчан не признался в том, что узнал своего недавнего любимца.

Долго рассматривал погибшего бургомистр Софрон Чалапко. Хаптер допытывался: «Ну кто?»

А он все молчал, все присматривался.

Оккупанты велели целую неделю не убирать с площади тело погибшего. Но уже на вторую

ночь труп исчез — кто-то выкрал его и тайком похоронил бесстрашного и самоотверженного

партизанского комиссара…

* * *

В тот же день партизаны Белоненко оставляли временный лагерь. Старательно разобрали

большую будку, сожгли то, что следовало сжечь. Все были молчаливы и сосредоточенны. Они

гордились тем, что выгнали из лесу оккупантов, нанесли им ощутимые потери, правда, потеряли

комиссара, трое были ранены и попали под опеку Зиночки Белокор, но ранения были легкие.

Посидели напоследок на бревнах, простились с временным пристанищем. Они понимали, что

у них не будет постоянного пристанища, что партизанская судьба будет перебрасывать их с

одного места на другое и станут они грозной силой.

Впереди шел Роман Яремович Белоненко, крещенный огнем командир, признанный вожак,

на которого можно было положиться. За ним ковылял на новых костылях капитан Рыдаев — он

был счастлив, потому что наконец встал на свои, хотя еще и слабые, ноги. Рядом шел сын.

Зиночка Белокор следила взглядом за Ткачиком — голова его была забинтована, только нос

торчал и глаза блестели.

А Евдокия Руслановна еще ночью направилась по стежкам, известным только ей, не

захотела брать с собой никого.

Растянулась партизанская цепочка, позади шел лесник, боязливо обходя каждый куст,

чтобы не зацепиться обожженными руками за ветку. Он все время присматривался к лесу,

шептал:

— Упала роса… на весь мир… красная роса…

Клубились осенние туманы, моросило, увлажнялись листья на деревьях, набухали стволы, и

еще ниже клонились лесные травы.

Росиночка, росинка, роса… Рождается она тайком после душных вечеров прохладными

утрами. Никем не видимое таинство. Как только забрезжит утро, вспыхнет красочная заря на

востоке. Падет роса на каждый стебелек, на всякую былинку, закачаются на кончике каждого

листика росинки, повиснут на сережках березы и сосновых иголках.

Так во время лихолетья, будто отдельные росинки, появились эти несколько отважных

человек в тихом и безопасном лесу. Пролетит на быстрых крыльях время, пролетят года, отойдут

в вечность тысяча дней и ночей, может быть, эти самые первые росинки первыми и опадут,

возможно, что ни одного из тех, кто вот сейчас шагает по лесной тропе, не останется в живых,

может быть, никто из них не доживет до победного дня, но так же, как на смену самым первым

росинкам, которые упадут на землю, родятся новые, и бывает их бессчетное количество, так на

смену этим немногим со временем придут сотни и тысячи тех, кто во имя человеческого счастья

готов отдать свою кровь каплю за каплей…

Ворзель

1980

ПОВЕСТИ

Поликарп

Деревья гнутся под тяжестью созревших уже плодов, стоят грустные, роскошные, щедрые в

своем богатом лесном убранстве, неисчерпаемая эта простота невольно навевает в душу

успокаивающую сонливость, желание забыть обо всем, упасть в высокую увядшую траву,

положить под голову руки, на миг перенестись в детство и ни о чем не думать, кроме как о давно

минувших детских сновидениях и забавах. Сад этот очень старый, говорят, сажали будто бы его

в еще незапамятные времена печерсколаврские монахи, выпестовали вот здесь, на околице, на

лесной поляне, ухаживали за ним, зимой гоняли нахально-ненасытных зайцев, норовивших

грызть кору на молодых деревцах, весной обмазывали известью стволики, чтобы их не опаляло

солнце, обрезали сухие и лишние ветки, обкапывали, доставали из омшаника соскучившихся за

зиму пчел, чтобы они во время цветения опылили каждый цветочек, не обойдя ни яблоню, ни

грушу, ни сливу, ни привезенные издали абрикосы.

Монахи, как никто другой, знали, что следует просить у бога милосердия и помощи в делах,

а любое дело делать надо было самим.

От того бывшего монастырского сада осталось разве что десяток полудиких великанов-груш,

щедрых на небольшие, но такие медово пахнущие сладкие плоды, а дальше в ровных рядах

молодо выстроились новейшие творения садоводства. Каких только сортов яблок, груш, вишен,