Красная роса (сборник)

рычания такой взгляд, какой способна бросить на непослушного зверя решительная и

бескомпромиссная укротительница.

— Иосиф, не будь свиньей… — сиплым, бесцветным голосом пробует укротить зверя.

Осипу Ивановичу в свое время очень нравилось одно уж это обращение жены: Иосиф,

Иосиф… Как-то оно так значаще у нее звучало. Модест.. Иосиф… Модест Мусоргский, Милий

Балакирев, Иосиф Касалум…

Иосиф… К чертовой матери! В конце концов есть обыкновенное крестьянское имя, без

выкрутасов…

— Прошу без скандалов хотя бы на рассвете, — сердито сводит мехи баяна Осип

Иванович. — Еще солнце не взошло, а тебя уже свинячат…

Ольга Павловна понимает собственный промах; по всему видно: она тоже не сторонник

скандалов.

— Иосиф, милый, извини, я же любя…

— А любовниц мне не надо. Мне нужна жена, хозяйка в доме. На кухне пусто, хоть мячи

гоняй.

Жена зябко пожимает плечами:

— Потому и пусто. У меня — ни гроша. Может, у тебя?..

— А что у меня? Ты же знаешь, аванс когда был?!! А потом в этом месяце… На бобах мы. Да

еще и палец болел.

Ольга Павловна сурово и осуждающе хмурит брови, теперь уже она здесь судья и хозяин

положения.

— В таком случае нечего и беситься! Обидели его… Скандалами замучили… Надоело!

— А разве.. А разве вчера не было? — спрашивает Осип Иванович.

— Чего не было? — поднимает на мужа беспощадные глаза Ольга Павловна.

— Ну… алиментов…

— Алиментов! Поминай как звали.

— Это как же?

— А так. Исполнилось восемнадцать.

Осип Иванович схватился за голову:

— На что же мы жить будем?

Жена не ответила, окинула презрительным взглядом его сутулую расплывшуюся фигуру,

пошла на кухню. В такие времена она не только презирала, она ненавидела своего Иосифа.

Ненавидела больше всего на свете, проклинала, только не вслух, а мысленно. Она была

достаточно умной и практичной, к тому же сдержанной и рассудительной, прекрасно понимала,

что никакие протесты, никакой крик и слезы ни в чем не помогут. Поставила чайник на плиту,

почти механически что-то делала, так как привыкла каждое утро в первую очередь приниматься

за кухонные дела, а сама проклинала свою судьбу, нелегкую женскую судьбу…

В молодости принадлежала она к тем девушкам, которые перебирали парней, была красива

и привлекательна. Как это в песне поется: «Она никого не любила, только Грицка, Стецка да

Данилу, Петра, Павла да Степана, вышла замуж за Ивана…»

Да, именно за Ивана она выскочила замуж. Вместе учились в сельхозакадемии. Он — по

лесотехнической линии, а она увлекалась химизацией. Могли бы и не познакомиться, так как

академия есть академия, тут столько студентов, как жителей в маленьком городке, но свела их

судьба благодаря комсомольским делам — оба были комсоргами. Может, потому она обратила на

него внимание, что был он немного старше ее и других ухажеров, имел боевую награду —

подростком партизанил. Кроме того, отличался серьезностью вполне зрелого человека, был

уравновешенным и, как ей казалось, мудрым.

Она окончательно склонилась к нему на последнем курсе.

Заканчивал Иван академию круглым отличником. Ему предложили остаться при кафедре.

Радостно сиял тот день, когда они шли в загс, счастьем светились у Олюшки глаза,

радовалось сердце, ведь и она теперь имела право на Киев златоглавый, она теперь нитка,

которая будет тянуться за иголкой.

Судьба оказалась лукавой. Недолго пробыли они столичными жителями. Кроме боевой

награды имел Иван еще и осколок от вражеской мины в легких. Он не хотел о нем думать, а

может, и совсем забыл за работой и повседневными хлопотами. Но не забыл про Ивана осколок…

Операция оказалась не из легких, пришлось хирургам отсечь то ли часть, то ли половину

легкого, потому послали его в санаторий, а под конец посоветовали: поезжай-ка, парень,

подальше из города, куда-нибудь на лоно природы, в какую-нибудь лесную пустошь, на озон, на

кислород, нельзя тебе пока сидеть в прокуренном и тесном закутке.

Ольга Павловна в то время жила у матери, баюкала маленькую Инессу, тайком плакала.

Проклинала свою судьбу.

Иван получил назначение, выехал на работу, не сразу устроился так, чтобы можно было и

семью взять, но со временем все же прислал счастливую весточку:

«Приезжай, Олюшка, дом нашелся просторный и теплый».

Дочку она не взяла; оставила у бабушки, брать ее с собой в дальнюю дорогу, везти туда, не

знаешь куда.

Она забилась в уголок многолюдного буфета, не елось ей и не пилось. Погода была

нелетной. Как раз, вероятно, в одну из последних августовских ночей встретилось лето с осенью,

и подрались они на кулачках. Небо затянулось тучами, утро запоздало, пришло к людям

заспанным, угрюмым, моросистым. Рейсовые полеты по всем направлениях откладывались и