Красная роса (сборник)

неделю-другую вся эта война кончится, так как канцелярия самого первого оратора великой

Германии на весь мир объявила о том, что взят Киев, что армия маршала Буденного начисто

разгромлена, а других надежных и достойных внимания сил у России нет. Красная Армия

деморализована и панически разбегается, доживает последние дни. Да и после такого успешного

похода-прогулки по непроходимым калиновским пустошам не могло быть настроение у Ганса

Рандольфа пессимистичным.

Камрады заорали на всю улицу, распевая гимн непобедимого вермахта, в котором каждое

слово, казалось, было выковано из крупповской стали и откровенно предупреждало всех

жителей планеты о том, что если немцам сегодня принадлежит только Германия — завтра им

будет принадлежать весь мир. Из-за оконных занавесок, сквозь щели оград, сквозь открытые

калитки на них испуганно смотрели взрослые и дети, стараясь угадать, чего можно ожидать от

этих молодчиков.

Чужаки не обращали внимания на туземцев, словно они и не существовали в природе,

шагали по перетертому на протяжении веков миллионами ног песку, направлялись за околицу к

бывшей панской усадьбе, которая одной стороной упиралась в больницу, а другой в поселок и

называлась городским парком.

Из раскрытых ворот группами и поодиночке, самостоятельно и опираясь на плечи медсестер

или, может быть, родственников, часто останавливаясь и отдыхая, выходили больные, те, кто

еще мог хоть как-то держаться на собственных ногах. Это были преимущественно женщины,

дети. Их бесцеремонно подняли с больничных коек, велели забирать свои лохмотья и идти либо

домой, либо куда глаза глядят.

На слабых и убогих также не обратили внимания солдаты Кальта, возбужденные,

опьяненные легкой победой.

Уже при входе на территорию бывшей калиновской больницы, а отныне военного госпиталя

военно-воздушных сил вермахта, маршировавшие в безудержном ритме вояки, однако, невольно

сбавили шаг и прервали пение. Навстречу из ворот на самодельной тележке, мастерски

сделанной из самых разнообразных деревянных и металлических деталей, на этом

невзыскательном транспорте безлошадных, предназначенном для перевозки на огород

удобрений, а с огорода в хату или на рынок даров приусадебных участков, несколько женщин,

два деда, девушка в белом халате и юноша с фигурой борца и лицом школьника-второгодника

везли наспех сколоченный из досок гроб, накрытый клетчатой материей.

Это крикливая баба Ярчучка со своей дочерью Кармен-Килиной, Спартаком Рыдаевым, его

бабушкой, сестрой Ярчучки по крови, с несколькими соседями, старушками-плакальщицами и

стариками — копателями могил, а по совместительству заядлыми поминальщиками, неспешно

провожали к месту последнего покоя Марину Ткачик.

— Вот уже несет нечистую силу, — пробасила растрепанная, как всегда, Ярчучка. Она не то

что немецких вояк — самого бога Саваофа, появись он сейчас с неба, Ильи-пророка с его

громами-молниями не убоялась бы. — Люди покойницу хоронят, а они глотки дерут…

— Мама, везите уж молча… — с упреком попросила дочь.

— Раньше я молчала… — начала было храбрая Ярчучка, но сразу же оцепенела на месте.

Храбрые вояки фюрера, перестав орать, залопотали, беспричинно развеселились, а затем

трое подбежали к похоронной процессии, вмиг перевернули необычный катафалк.

Гроб упал в песок, перевернулся набок, покойница, завернутая в белое, выпала на землю,

из-под платка в крапинку выбилась черная толстая коса.

Бравые вояки ефрейтора Кальта, как стая молодых, еще не выдрессированных опытным

собаководом гончих псов, начала дикую игру-развлечение. Какой-то из весельчаков забрался в

возок, сложил на груди руки, закрыл глаза, изображая мертвеца, а остальные с лошадиным

ржанием, весело напевая что-то хотя и чужое, но, видимо, похоронное, покатили «мертвеца».

Ярчучка наконец опомнилась.

— Нелюди, собаки, зверье! — запричитала она.

— Мама, замолчите, — побледнела от волнения и ужаса Кармен, — мама, хватит. Поднимем

гроб…

— Звери! Разве же это люди? Звери в человеческом облике!..

Гроб подняли на плечи, спотыкаясь и пошатываясь, понесли по песчаной дороге.

Во дворе больницы взбесившиеся вояки гоняли возок.

Ганс Рандольф был единственным, кто не принимал участия в этом диком развлечении.

Уговаривал, убеждал:

— Нехорошо, камрады! Мы же люди… Не звери…

Его услышали не сразу. А когда услышали, какой-то из весельчаков выкрикнул:

— Не звери, говоришь? Эх ты, затычка от пивной бочки!

И дальше заревели уже все:

— Мы — звери! Молодые, дикие звери! С нами — фюрер!

XII

Гауптман Отто Цвибль принадлежал к людям, которые не зря появляются на свет. Еще в

юности все, кто знал его, кто потом общался с молодым офицером кайзеровской армии,

предрекали ему большое и славное будущее. В первую очередь имели в виду его твердый, но