Красная Страна

— Я ничего не знаю ни о какой женщине, — пролепетал Пэйн, пытаясь говорить громче, чтобы привлечь чье-нибудь внимание, но наполовину проглатывая слова из-за давления.

— Полагаю, тогда мне надо вскрыть тебя, — и Пэйн почувствовал, как кончик ножа впивается в его челюсть.

— Блядь! Ладно! Она в подвале!

— Веди. — И старик начал двигать его. Шаг, другой, и внезапно до Пэйна дошло, что это чертово унижение было превыше всего в его жизни, и, не думая, он начал извиваться, толкаться и отпихиваться локтями, борясь так, будто это был шанс выбраться со дна кучи, и наконец стать кем-то стоящим, по крайней мере для самоуважения.

Но старик был сделан из железа. Эта узловатая рука так сдавила горло Пэйна, что он не мог выдавить ничего, кроме бульканья, и он почувствовал, что острие ножа жжет его лицо, прямо у глаза.

— Порыпайся еще, и этот глаз вылетит, — в голосе старика был ужасный холод, заморозивший всю борьбу. — Ты просто болван, который открывает дверь, так что, полагаю, не должен Папе Рингу слишком много. Ему в любом случае конец. Приведи меня к женщине и не делай ничего глупого, и будешь болваном, который открывает еще чью-то дверь. Врубаешься?

Рука отпустилась достаточно, чтобы он кашлянул.

— Врубаюсь. — Это имело смысл. Это было о той борьбе, что Пэйн вел всю жизнь, и куда это привело его? Он был просто болваном, который открывает дверь.

Дно кучи.

Голден жестоко в кровь разбил лицо старика. Полосы мороси были видны вокруг фонарей, охлаждали ему лоб, но внутри он был разгорячен, сомнения отогнаны. У него была порция Ламба, и даже кровь во рту была вкусом победы.

Это должен быть его последний бой. Он вернется на север с деньгами Ринга, и отвоюет потерянную честь и потерянных детей, отомстит Каирму Айронхеду[22] и Черному Кальдеру; мысль об этих ненавистных именах и лицах принесла неожиданную вспышку ярости.

Голден взревел, и толпа взревела с ним, и это понесло его через Круг, как на гребне волны. Старик ударил, ускользнул от удара, схватил Голдена за руку, и они били и сплетались, пальцы извивались в поисках захвата, руки скользили от жира и мороси, ноги двигались в поисках лучшей позиции. Голден напрягся, поднялся и наконец с ревом поставил Ламба на колени, но старик зацепил его ноги и бросился вниз, и они с грохотом упали на камни; толпа подскочила от радости.

Голден был сверху. Он пытался обхватить рукой горло старика, нащупывая рубец на его ухе, пытался вцепиться в него, но оно было слишком скользким; пытался медленно сдвинуть руку на лицо Ламба, так чтобы достать ногтем его глаз, также, как сделал с тем большим шахтером весной, и внезапно его голову со жгучей рвущей болью во рту оттащило вниз. Он заревел, скрутился, зарычал, вцепился в запястье Ламба ногтями, и, с жалящей и режущей вспышкой прямо сквозь губу и в десны, он освободился и отскочил.

Когда Ламб откатился, он увидел, что в кулаке старика были зажаты светлые волосы, и Голден обнаружил, что один его ус вырван. В толпе раздался хохот, но все, что он слышал, это хохот много лет назад, когда он уходил из Залов Скарлинга в изгнание.

Ярость раскалилась добела, и Голден с криком бросился вперед, не было никаких мыслей, кроме необходимости размазать Ламба кулаками. Он ударил старика прямо в лицо, отбросив его за пределы Круга, люди на передних каменных скамейках разбежались, как скворцы. Голден пошел за ним, изрыгая проклятия, сыпля ударами, кулаки били Ламба слева и справа, словно тот был сделан из тряпок. Руки старика опустились, лицо осунулось, глаза остекленели и Голден понял, что момент пришел. Он подошел, размахнулся изо всей силы, и отвесил отца всех ударов прямо на челюсть Ламба.

Он смотрел, как старик споткнулся, разжав кулаки, и ожидал, пока колени Ламба согнутся, чтобы он мог броситься на него и положить этому конец.

Но Ламб не падал. Он отошел на шаг или два в Круг и стоял, качаясь; кровь лилась из его открытого рта, и его лицо склонилось в тени. Голден уловил что-то, кроме грома толпы. Мягкое и тихое, но ошибки не было.

Старик смеялся.

Голден стоял, его грудь вздымалась, ноги ослабли, руки отяжелели от усилий, и он почувствовал, как озноб сомнения омыл его, потому что он не был уверен, что может ударить человека сильнее, чем сейчас.

— Кто ты? — взревел он; кулаки болели, словно он бил по дереву. Ламб выдал улыбку, похожую на открытую могилу, вынул красный язык, и размазал кровь с него по щеке длинными полосами. Он поднял левую руку и нежно расправил, глядя на Голдена; его глаза, как две черные ямы с углем, были широко раскрыты, и из них лились слезы; и ими он смотрел через прореху, где должен быть средний палец.

Толпа погрузилась в зловещую тишину, и сомнения Голдена превратились в засасывающий ужас, потому что он, наконец, узнал имя старика.

— Клянусь мертвыми, — прошептал он, — этого не может быть.