А потом его подвели колени, потом живот, потом мочевой пузырь, потом публика. Драматург ухмылялся, предложив на главную роль более молодого человека — конечно с почтенной второстепенной ролью для него, только пока он не наберет свою силу. Шатался по сцене, запинаясь на репликах, потея в сиянии вонючих ламп. А затем управляющий ухмылялся, предлагая разойтись. Какое замечательное сотрудничество для них обоих, как много лет оно продолжалось, какие отзывы, какая публика, но пришло время для них обоих искать новые успехи, следовать за новыми мечтами.
— О, вероломство, твой лик премерзкий явлен…
Фургон вильнул, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, расплескались из банки на его руку. Он даже почти не заметил. Он теребил вспотевший подбородок. Ему надо было побриться. Некоторые стандарты нужно поддерживать. Он нес культуру в пустоши, разве нет? Он достал письмо Камлинга и просмотрел его вновь, проговаривая слова под нос. Он был одержим чересчур украшательным стилем, этот Камлинг, но был приятно смиренным в своих хвалах и оценках, в его обещаниях прекрасного обращения, в его планах эпохального представления, которое будет поставлено в древнем имперском амфитеатре в Кризе. Представление на века, как он это преподносил. Культурная феерия!
С Иозивом Лестеком еще не кончено! Только не с ним! Возвращение может случиться в самых неподходящих для этого местах. И прошло уже некоторое время с его последнего случая с галлюцинациями. Определенно на поправку! Лестек положил письмо и снова храбро схватил член, пристально глядя через окно на медленно удалявшиеся руины.
— Мое лучшее представление впереди… — проворчал он, сжимая зубы, выдавливая еще несколько капель в банку.
— Интересно, каково это, — сказала Саллит, жадно глядя на тот ярко раскрашенный фургон, на боку которого было написано сиреневыми буквами:
— Что каково? — спросила Голди, трогая поводья.
— Быть актером. Подниматься на сцену перед публикой и все такое. — Однажды она видела каких-то актеров. Мать и отец взяли ее с собой. Перед тем, как они умерли. Конечно перед тем. Не актеры из большого города, но все же. Она хлопала, пока не заболели руки.
Голди убрала выскочивший локон обратно под потрепанную шляпку.
— Разве ты не играешь роль, каждый раз, когда с клиентом?
— Не совсем то же самое, разве нет?
— Публики меньше, а во всем остальном разница не большая. — Было слышно, как Наджис с одним из старых кузенов Джентили стонет в конце фургона. — Покажешь, что нравится, и возможно получишь чаевые. — Во всяком случае, был шанс, что так быстрее закончится. Это тоже хорошо.
— Никогда не была сильна в притворстве, — пробормотала Саллит. Как бы то ни было, не притворялась, что это ей нравится. Разве что притвориться, что ее там вовсе не было.
— Речь не всегда о ебле. Не всегда. Не только о ебле, в любом случае. — Голди многое повидала. Она была чертовски практична. Саллит хотела бы быть такой практичной. Может и будет. — Просто относись к ним, словно они что-то из себя представляют. Это все, чего они хотят, нет?
— Полагаю. — Саллит хотела бы, чтобы к ней так относились, а не как сейчас. Люди смотрели на нее и видели лишь шлюху. Она бы удивилась, если б кто-нибудь в Сообществе знал ее имя. Чувств меньше, чем к корове, и стоит меньше. Что бы подумали ее родители о том, что их девочка шлюха? Но они потеряли авторитет, когда умерли, и было похоже, что Саллит потеряла его тоже. Она догадывалась, что бывает и хуже.
— Просто выживание. Вот как надо на это смотреть. Ты молода, милочка. У тебя есть время поработать. — Сука с течкой бежала вдоль колонны, и стая из дюжины или больше псов всех форм и размеров с надеждой скакали следом. — Таков мир, — сказала Голди, глядя, как они пробегают. — Напрягись, поработай, и можешь выйти богатой. Во всяком случае, достаточно богатой, чтобы с комфортом уйти на пенсию. Вот это мечта.
— Это? — Для Саллит звучало как довольно хреновая мечта. За неимением худшей.
— Сейчас не много работы, да, но когда прибудем в Криз, увидишь, деньги потекут. Ланклан знает, что почем, не волнуйся на этот счет.
Все хотели попасть в Криз. Просыпаясь, они говорили о маршруте, спрашивали Свита, сколько миль они уже проехали, сколько еще осталось, считая их, как дни тяжелого приговора. Но Саллит это место внушало ужас. Иногда Ланклан говорил о том, как много там одиноких мужчин, с горящими глазами, и как у них будет пятьдесят клиентов за день, будто об этом можно только мечтать. Для Саллит это звучало как ад. Иногда ей не очень нравился Ланклан, но Голди говорила, что как сутенер он был нормальным.
Визги Наджис достигли апогея, который стало невозможно игнорировать.
— Сколько осталось ехать? — спросила Саллит, пытаясь заглушить их разговором.
Голди нахмурилась, глядя на горизонт.
— Много земли и много рек.
— Это ты говорила недели назад.
— Это было правда тогда, и это правда сейчас. Не волнуйся, милочка. Даб Свит приведет нас туда.