Красная Страна

Город, с менее чем тысячей постоянных жителей, был наполнен таким количеством жестокости, что сама атмосфера выглядела оплодотворенной ароматом мерзости: убийства буйно разрослись, пьянство было правилом, игра — универсальным времяпровождением, драки — отдыхом.

Дж. Буел

Ад по Дешевке

Криз ночью?

Представьте ад по дешевке. И добавьте побольше шлюх.

Величайшее поселение новых рубежей, рай для старателей, долгожданный пункт назначения Сообщества, был втиснут в изогнутую долину, крутые края которой были усеяны пеньками от срубленных сосен. Это было место дикой развязности, дикой надежды, дикого отчаянья; все на крайностях и никакой умеренности; мечты втоптаны в навоз, а новые высосаны из бутылки, чтобы быть в свою очередь выблеванными и растоптанными. Место, где необычность была обыденностью, а заурядность неестественной; где смерть могла прийти завтра, так что лучше было получить все веселье сегодня.

Город в его грязных границах состоял по большей части из жалких палаток, внутренний вид которых оскорблял взгляд через развеваемые ветром тряпки, закрывающие вход. Здания были небрежно сделаны из расколотых сосен и высоких надежд, поддерживались пьянчугами, валявшимися с обеих сторон; женщины рисковали своими жизнями, наклоняясь с шатких балконов и заманивая желающих потрахаться.

— Он стал больше, — сказала Корлин, глядя сквозь влажный затор, забивший главную улицу.

— Намного больше, — проворчал Савиан.

— Хотя не сказала бы, что лучше.

Шай попыталась представить, что может быть хуже. Парад сумасшедших кружил вокруг них через разбросанную всюду грязь. Лица как из какого-то кошмарного представления. В городе постоянно царил какой-то безумный карнавал. Пьяную ночь раскалывало неестественное хихиканье, стоны удовольствия или ужаса, крики ростовщиков и фырканье скота, скрип старых кроватей и пиликанье старых скрипок. Все сливалось в отчаянную музыку; не было двух одинаковых тактов, сочившихся через плохо прилаженные двери и окна; рев смеха на шутку или на хороший поворот колеса рулетки сложно было отличить от гневных воплей на плохие карты.

— Небеса милосердные, — пробормотал Маджуд, прижимая к лицу рукав от вечно меняющейся вони.

— Достаточно, чтобы человек поверил в Бога, — сказал Темпл. — И что Он сейчас где-то в другом месте.

Во влажной ночи виднелись руины. Колонны нечеловеческих размеров высились по каждой стороне главной улицы, такие толстые, что три человека сцепив руки не смогли бы обхватить их. Некоторые обвалились у основания, некоторые были срублены на десять шагов кверху, а некоторые все еще стояли такие высокие, что вершины терялись в темноте наверху; огни движущихся факелов выхватывали запятнанную резьбу, письмена, руны на алфавитах давно забытых веков, напоминания о древних событиях, победителях и проигравших, в тысячелетней пыли.

— Каким раньше было это место? — пробормотала Шай, у которой шея заболела от смотрения вверх.

— Чистым, надо полагать, — сказал Ламб.

Лачуги росли вокруг этих древних колонн, как буйные грибы из стволов мертвых деревьев. Люди строили на них шатающиеся леса, вырезали наклонные подпорки, вешали веревки с крыш и даже перебрасывали дорожки между ними, вплоть до того, что некоторые лачуги были полностью скрыты под этими корявыми конструкциями и, казалось, превратились в кошмарные корабли, стоящие на тысячи миль вокруг, украшенные факелами, фонариками и яркой рекламой всех мыслимых пороков; все такое ненадежное, что можно было видеть, как здания шевелятся, когда дует ветер.

Остатки Сообщества пробирались дальше своими путями, открылась долина, и настроение в городе перешло во что-то среднее между оргией, бунтом и вспышкой лихорадки. Гуляки с дикими глазами летели, открыв рот, на все это, стремясь веселиться на всю катушку до восхода, словно с утра жестокость и дебоши прекратятся.

У Шай было чувство, что не прекратятся.

— Это как битва, — проворчал Савиан.

— Но без сторон, — сказала Корлин.

— Или победы, — сказал Ламб.

— Лишь миллион проигрышей, — пробормотал Темпл.

Люди ковыляли и шатались, хромали и крутились; их походки были гротескными или комическими; упившиеся сверх меры или искалеченные на голову или тело, или полубезумные от долгих месяцев, которые проводили, копая в одиночку в высокогорьях, где слова были лишь памятью. Шай направила лошадь вокруг мужика, брызжущего во все стороны и на свои голые ноги; его штаны были в грязи до лодыжек, в одной качающейся руке был член, а другой он с трудом держал бутылку.

— Где черт возьми ты начнешь? — услышала Шай, как Голди спрашивает сутенера. Он не ответил.