Пошла через лес. Ничего не видно. Светить мобильником не могу – разрядился. Абсолютная темь и звенящая тишина. Ни один листок не шелохнётся. Только громко и жутко шлёпают на весь лес мои поспешные, неуверенные, боязливые шаги… Наконец забелел в непроглядной тьме забор из профнастила. Уф-ф-ф!.. Нащупала замок, открыла, вошла. Сплошная тьма слегка отодвинулась, отступила. Вон, вижу, стелется над прудом туман, вон чьё-то одинокое окно жёлто светится на краю посёлка, и даже проступает высветленная, будто поседевшая прядка у свесившейся над водой берёзы… Но тишина такая же густая как в лесу. У дома председателя при моём появлении зажглись сенсорные фонарики. Какой мертвенный свет у них! Как тихо, печально… «Стёпа! Стёпа!» – закричала я, не в силах вынести вдруг накатившей осенней тоски. Крик вышел слабым, хриплым, неуместным. Да Стёпа и не услышит, поди закатился на всю ночь в какую-нибудь весёлую кошачью компанию… Сейчас я войду в тёмный холодный дом, включу свет, обогреватель и телевизор, вскипячу чай, и всё равно мне будет так грустно, так одиноко… И тут я увидела две зелёные искорки! Верный Стёпа мчался мне навстречу широкими, плавными тигриными прыжками и казался в туманной мгле огромным как собака Баскервилей! «Мур-р-мяу!» – он бросился ко мне на шею и громко, как мотор, замурчал: «М-мур-р-м! М-мур-рам-м! М-мур-ра!» Да, ура, ура! Мы победили тебя, осеннее одиночество!
Разноцветный клён
Через дорогу от автобусной остановки «Сады» растёт клён. Впрочем, там много разных кустов и деревьев, действительно, сады. Это наши дачи. Но молоденький, в человеческий рост клён выделяется среди всех, потому что похож на человека не только ростом: лохматая голова, воздетые к небу руки-ветки и даже общее выражение по-человечески растерянное, удивлённое, смятённое, заполошное, будто он прибежал откуда-то с тревожной или, наоборот, хорошей вестью. Выражение «лица» клёна меняется вместе со временем года. Зимой клён упрямо мотает головой, пытаясь стряхнуть тяжёлую белую шапку. Ранней весной он ярко-зелёный и торопится на остановку, несомненно, с очень радостной вестью, а летом немного успокаивается, будто хочет сообщить о чём-нибудь довольно обыденном, хотя и не лишённом интереса, про то, например, что сторож Геннадий поймал в пруду большую рыбу. Сейчас клён испуган: его бедовая разлохмаченная голова полыхает пронзительно жёлтым, а с поднятых рук стекают алые струйки: «Тревога! Горим!» И это правда – в «Садах» бушует октябрьский пожар.
Прилетели свиристели
Конец ноября. Туман, гололёд. На даче все дела давно переделаны, но я всё равно приезжаю иногда. Открыла калитку, а от неё до порога дома будто тонкая белая скатерть раскинута. Снежок. Свежий, робкий. Растает или останется? Так не хотелось мять его, но – что делать! – прошла в дом. Через пять минут вышла, а белая скатерть с моими следами вся усыпана багровыми и чёрными точками. Похоже, на куст калины у калитки кто-то прилетал. Красные точки – расклёванные ягоды, чёрные – ягодные черенки. Кто же это? И вдруг слышу из-за забора: «Свирь-свирь!» Глядь, а на соседской берёзе сидит стайка: небольшие серенькие птички, шейка, кажется, розоватая, в тумане не разглядишь, из хвоста вроде жёлтое перо торчит, а на голове хохолок! Звоню подруге-биологу: «Что за птицы к нам прилетели? С хохолком! Удоды?» – «Ну что ты! Все удоды сейчас в Африке, к нам если и прилетают изредка, то не раньше апреля. Это свиристели». Как же я сама не догадалась! Ведь они представились: «Свирь-свирь!..» И вдруг не «свирь!», а «шурх!» – свиристели всей стайкой снялись с берёзы и вмиг исчезли. Только алые и чёрные точки остались на снежной скатерти. Значит, к нам снова пришла зима.
Александр Королёв-Иван
Журавли
Наше детство