Красная строка. Сборник 3

– Да уж, папа твой не откажется…

В субботу приехала мама. Одна.

Максим отрегулировал скорость полива теплицы, потом, собираясь проведать Пашку, вышел на улицу, – и заметил, что по дороге идёт незнакомая женщина. Но чем ближе она подходила, тем яснее он узнавал в ней маму. Правда, была она как-то непривычно одета. Раньше для поездки на дачу мама надевала синие джинсы, кроссовки, клетчатую рубашку, на голову – бейсболку, из которой выпускала «конский хвостик». Максим привык видеть её именно такой: молодой, красивой, гибкой и весёлой.

Сейчас же мама была в какой-то незнакомой юбке, в белой блузке с кружавчиками, поверх которой надета ещё и кожаная курточка-спенсер, локоны распущенных светлых волос рассыпались по плечам, на ногах, вместо кроссовок, сверкали шпильки.

Максим рванул навстречу.

– Маа-мааа! – кричал он, раскидывая в стороны руки. – Я тебя не узнал сразу, – забормотал он, уткнувшись ей в грудь, – а где папа?

– Папа… плохо себя чувствует…

– Простыл, что ли, в круизе?

– Ну да… да – простыл… Как ты тут, мой хороший? Не скучал?

– Скучал, конечно. Ещё как… Мы вас с бабушкой очень ждали.

Идти по улице рядом Максиму нравилось, ему даже хотелось, чтобы все видели, какая красивая у него мама. Его лишь немного смущал новый, непривычный запах, который не перебивал напрочь родной, домашний, мамин, но как-то вплетался и тревожил.

«Наверное, так пахнет новая одежда», – подумал он.

Потом они вместе сидели на террасе, – мама рассказывала о поездке, о пароходе, который похож на целый город, о странах, о море и о том, как повезло с погодой… Потом она достала из сумочки разноцветные проспекты – целый ворох – и протянула Максиму:

– Вот иди-ка, поизучай, – сказала.

И бабушка Геля вдруг вспомнила, что нужно бы Максиму проверить теплицу.

Он взял проспекты и спустился в сад.

Через некоторое время, проверив теплицу и собрав огурцы, он решил похвалиться урожаем и угостить маму, а целый пакет собранных огурцов пусть она возьмёт с собой для папы. «Поест витаминов и быстрее поправится», – размышлял Максим, возвращаясь по тропке. И вдруг он услышал, что мама говорит бабушке какие-то странные слова, говорила она их отрывисто и зло.

– Ну и что?… Ты ни-че-го не понимаешь…

Бабушка ей возражала тихим голосом, а мама говорила всё громче и громче:

– Что ты видела в своей жизни?… Что?… Огурцы… Да с ума можно сойти!… А я впервые… почувствовала себя женщиной! Понимаешь… Впервые… за двенадцать лет…

Максим замер. «О чём говорит мама и так зло? – в голове его, будто электрические разряды, сшибались её странные слова. – Не может быть! Это она говорит? А может, эта женщина… не моя… мама?»

Он остановился на тропке, не зная, что делать – идти ли вперёд, или лучше пока вернуться в теплицу? Он почувствовал, что произошло в жизни что-то страшное, что-то вдруг оборвалось и невозвратимо рухнуло.

– Оставь меня!… Отстань! Меня ждут… – крикнула мама бабушке и сбежала по ступенькам.

Она увидела Максима и помахала ему узкой ладошкой:

– Сынок, ты пока здесь поживешь, с бабушкой… Договорились?

Она обняла его и ненадолго прижала к себе.

– Мам, возьми огурцы… папе.

– Потом, ладно, сынок? После…

Она застучала гвоздиками каблучков по плитке. Сынок вышел за калитку, и долго смотрел вслед, – дойдя до конца улицы, мама всё-таки обернулась, и ещё раз издали помахала вскинутой рукой.

Максим вернулся на террасу, – бабушка Геля сидела за столом. Слезинки ручейками катились по морщинам к подбородку, и там соединялись в одну большую каплю, которая шлёпалась на клеёнку.

– Ба, что ты плачешь?… Ну, не надо, слышишь…

Вечером Максим долго не мог уснуть.

«Что случилось? – думал он. – Бабушка сказала, что родители поругались… Как это? Зачем? И почему мама почувствовала себя женщиной… А кем она чувствовала себя раньше? И где папа?» – вопросы крючками цеплялись в голове один за другой и вытаскивали страшные мысли. «Они разошлись?… У Пашки родители в разводе, а мама живёт с каким-то Скворцовым… Пашка его так называет… Скворцов опять припёрся… меня – к бабушке с дедушкой, ну и ладно, мне даже лучше… противный он какой-то, – рассказывал Пашка. А теперь и я, значит, останусь с бабушкой… Она очень хорошая, добрая, но я больше всех люблю папу и… маму… Зачем они поругались? Так было хорошо нам всем вместе…»

Максим лежал, отвернувшись к стене; широко открытыми глазами он вглядывался в доску, рассматривая затейливые прожилки и тёмно-коричневые сучки. Один сучок похож на собачий нос, другой – на глаз морского окуня, и сам окунь, как бы нарисован древесными слоями. И ещё один сучок – любимый – похожий на внимательного аиста, будто опустил он свой длинный нос вниз и смотрит глазками-бусинками… Аист… Или, может быть, – сквор…

Веки сами собой начали слипаться, и он незаметно улетел в объятия Морфея.

В соседней комнате долго не спала и бабушка. Она шумно вздыхала, ворочалась, отчего кровать скрипела и стукала.

Но и у неё в комнате, в конце концов, всё стихло.