Красная строка

Несколько дней Липа и Джулька провели вдвоём. Александр приходил позже обычного, гулял с Джулькой. Днём заходила соседка, худая и строгая, она расчёсывала Липе волосы и туго заплетала ей косы, приносила из своей квартиры кастрюльки, грела еду. Липа ела, а Джулька лишь подходила к миске и отворачивалась. Тоска по хозяйке, боль и незнакомое волнение беспокоили её, и она не могла найти себе места: то неподвижно лежала с открытыми глазами мордой к входной двери, то, запихнув нос в старую тапочку Виринеи, дремала, то вдруг начинала метаться по комнате.

Липа, вспоминая с каким наслаждением Джулька обучалась всяким выкрутасам, желая развеселить себя и собаку, ставила детское плетёное креслице на стул и отдавала команду. Но собака или ходила вокруг, или, решившись на прыжок, неуклюже промахивалась и падала на пол; арифметика ей тоже не давалась в эти дни и на постукивание Липиной указки по крашеной тушью доске, где значилось «1 + 1, 1 + 2, 2–1», она не отзывалась и даже от игры в мячик отказывалась, продолжая болеть и скучать…

Однажды Александр, распахнув дверь и пропуская Виринею, которая несла какой-то свёрток, вошёл в комнату, и Джулька, бросившись к хозяйке с лаем, стала прыгать на неё, прижиматься. Виринея молча подняла руки со свёртком, а Александр тихо и глухо бросил:

– Там, где маленькие дети, собакам не место.

И Джулька, почуяв опасность, хотела подползти к его ногам, попросить за что-то прощения, но лишь сжалась и забилась под стол.

Она ещё не знала, что её настоящее имя Джулия, что Виринея скоро отдаст её в хорошие руки, которым она принесёт не один десяток золотых яичек – породистых щенков. А перед этим потащат её по лестнице, она будет упираться, выворачивать шею, оглядываясь на Виринею, Липу…

Потом слабая, ленивая боль, пришедшая к ней с первой течкой, станет болью нестерпимой, и все короткие пять лет жизни ей предстоит рожать и кормить. Рожать и кормить…

«Сколько не рожать…», – скажет ветеринар, с упрёком взглянет на хозяйку и, глядя на слепых с голубоватой поволокой в глазах, прижавшихся друг к другу щенят, добавит:

– Этих-то сможете выходить?

А Джулька, прикрыв глаза, может быть, увидит комнату с белым подоконником, девочку в порхающем платье, женщину со свёртком на руках и плетёное кресло, поставленное на стул.

Точка счастья

– Нет, Витя, ты только не обижайся, – говорила худенькая блондинка лет двадцати пяти, выходя из подъезда, – я, конечно, тебя люблю и твоим родителям очень благодарна за всё, но только пойми – здесь жить невозможно. Вы же сами отсюда бежите. Твоя мама, сколько уже лет к бабушке не заходит. А ты – ты сам?

– Котёнок, но что же ты предлагаешь? С родителями я жить не хочу.

– Витя, будем снимать.

– А деньги?

– Я заработаю. Ты же знаешь, СПА услуги сейчас очень востребованы. Ты не волнуйся. Тебе сейчас главное защититься.

– Отец бы не обиделся… Он на нас, на тебя, очень рассчитывал.

– Да, перед Петром Сергеевичем мне как-то неудобно. Вить, он ведь так на нас потратился. И здесь, и в Вологде. Но, понимаешь, я не могу. Там такой запах. И бабушка… она какая-то странная: прячется, ест руками.

– Ты же знаешь, сколько ей лет. Бабушка у нас долгожитель, – улыбнулся Виктор.

И, правда, Агриппине Дмитриевне Лагутиной в этом году исполнилось девяносто семь лет. Была она мала ростом, говорила каким-то детским тоненьким голоском, характер имела неровный: то пугалась людей, выглядывая из дверей своей комнаты, то кричала что-то невнятное, размахивая руками. Она не помнила своей жизни, ни её начала, ни того, что было вчера. Знала точно только одно: Петенька – её сынок. И всё, что было в их общей с ним жизни, до того, как его увела от неё Зойка, сохранила в себе и могла бы рассказать по годам, дням, минутам. Да, с того самого момента, когда, ещё до посещения женского врача, почувствовала такую радость жизни, которой не было ни в её детстве, ни в юности, ни в первые годы замужества.

А теперь, забыв, как они с мужем обустраивались в новой квартире, почти в центре города, как радовались каждому шкафчику на ножках, лёгкой уборке на светлом не заставленном мебелью блестящем от лака паркете, Агриппина Дмитриевна, часами стояла у балконного окна, которое выходило во двор. За разросшимися тополями она видела тюремную тёмно-красную кирпичную стену, за которую на сутки через трое уходил сначала её муж, потом сын. Но Сергея давно нет в живых, да и был ли он, а вот Петя… Когда же он придёт? Да, и где он сейчас? Неужели всё на службе?