Красная весна

Можно ли так перефразировать описание термидорианского феномена: «Народ, оторванный от Истории, может в лучшем случае погибнуть, а в худшем — пасть, предав соборное единство живых и мертвых, свой Долг, свою Миссию, свое предназначение, свою судьбу»?

Перефразировав таким образом описание природы термидорианства, я всего лишь показываю, сколь велики новые возможности анализа случившейся с нами беды. И сколь нелепо бросаться из крайности в крайность, заменяя восхваление «спасительного чекизма» проклятиями в адрес «андроповских погубителей». Право, стоило бы вместо этого приглядеться к бытовым мелочам, имеющим глубочайшее содержание. Например, к пафосно, а не иронически произносимому многими нашими элитариями словосочетанию «господа чекисты».

Если слово «товарищи» — это форма, единая с содержанием слова «чекисты» (содержанием, связанным с Дзержинским, Всероссийской чрезвычайной комиссией, карающим мечом революции и так далее), то слово «господа», соединяемое с тем же самым «чекисты», — это нечто другое. И в высшей степени непростое. Утверждая непростоту исследуемого словосочетания, таящуюся внутри него семантическую и даже метафизическую загадку, я вовсе не утверждаю, что каждый из гордо говорящих «господа чекисты» или даже хоть кто-то из горделиво использующих это словосочетание — причастен каким-то тайнам, сознательно участвует в термидорианском или даже более опасном перерождении, понимает, чем превращенная форма отличается от обычной и так далее.

Возможно, кто-то из особо изощренных членов К-17/5 (изощренных членов К-17/3 мне видеть не доводилось) и может на досуге залетать в подобные эмпиреи[39]. Весьма вероятно, что в этих эмпиреях живет кто-то из престарелых консультантов К-17/5. И уж наверняка «балдела» от этой «зауми» «Телема» как таковая и ее адепт Михаил Бахтин.

Но сила процессов не в том, какое количество вовлеченных в «это» объектов (личностей, групп, сообществ) осознает, во что они вовлечены и куда именно направлен поток, по течению которого они плывут с превеликим для себя удовольствием. Сила процессов — в могуществе их подлинного источника. Именовали ли себя «чекистами» товарищи, работавшие в КГБ СССР в 60-е, 70-е, 80-е годы? Конечно, именовали. Но — без нынешнего придыхания. Говорилось: «Мы из конторы глубинного бурения». Или: «Мы из «Детского мира». За пределами сообщества наряду с ругательным словом «гэбня» использовалось нейтральное обозначение «комитетчики». До этого — «эмгэбэшники».

Чекисты — это люди в кожанках, считающие себя карающим мечом партии, это такие аскеты, как Дзержинский и выпестованные им «пролетарские рыцари». Слово «чекисты» потеряло магию задолго до краха СССР. Его дежурно произносили. Дежурно же снимали фильмы об этих «рыцарях-аскетах» с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками. Но пафос чекизма исчез уже при Ягоде и Ежове. Заменивший же их Лаврентий Павлович Берия — человек, далеко не чуждый революционного пафоса (достаточно взглянуть на его юношеские фотографии), — ну уж никак не стремился к воскрешению реального чекистского духа. Понимал, что этот дух несвоевременен, не отвечает запросу Иосифа Виссарионовича (запретившего булгаковский «Батум», воспевавший революционное прошлое товарища Кобы), несовместим с эпохой завершения мобилизации. Любой мобилизации — как сотериологической, так и идеологической.

Кто из сталинских соратников больше всего хотел оформить завершение эпохи мобилизации? Да-да, любой мобилизации! Не только сотериологической (завершенной по объективным причинам), но и идеологической. То есть той, которая могла бы перерасти в нелинейную духовную мобилизацию, но не могла продолжаться, оставаясь мобилизацией а) линейной и б) устремленной из реального неблагополучия в реальное же благополучие? Ведь для того, чтобы осуществлять на этой основе мобилизацию, нужно сочетание идеологического антибуржуазного пафоса с осознанием остроты своего реального неблагополучия (нищета, скученность и так далее). А если острое неблагополучие преодолено? О нелинейной духовной мобилизации не помышлял никто из ближайших соратников Сталина. Отдельный вопрос — позиция самого вождя, пережившего к 1950 году как минимум два инсульта.