Красная волчица

— Замолчи, щенок! — в ярости Захар Данилович вскочил. Под руку попал прут, и он стегнул им по широкой спине сына.

У Василия отлила кровь от лица, он медленно поднялся. Захар Данилович растерялся, но для вида продолжал:

— Чтоб я не слышал больше об этой ведьме.

Василий молча взял литовку и ушел на луг.

Мария Семеновна подоила корову, прогнала ее в поскотину, полила лук в огороде. Потом вымыла полы и застелила их осокой. Из леса принесла еловых веток, положила у порога, чтобы было обо что ноги вытереть. Управилась по хозяйству, поставила самовар и присела отдохнуть у печки на маленькую скамеечку. Пусто в доме без мужиков. А тут еще поясница поламывает, к ненастью, должно быть.

Разгорелись в самоваре щепки, загудело в трубе. Задумалась Мария Семеновна.

Кажется, давно ли она переступила порог вот этого, дома — и остановилась: страшно стало, Ей тогда только семнадцать минуло…

В сенях послышались шаги. Вошел Кайнача. Следом за ним Бирокта, женщина лет сорока пяти, и ее тринадцатилетний черноголовый сын Урукон. В руках Кайначи увесистый кусок мяса. Со времен Матвея Воронова повелась дружба эвенков с русскими. У каждого из них был надежный товарищ в селе, к которому эвенк приходил со своей семьей как домой. В трудные годы они делились последним куском свинца, мяса.

— Здравствуйте, тетка Марья, — поклонился Кайнача — Гостинец принес.

— Здравствуйте, проходите, — засуетилась Мария Семеновна. — Урукон-то каким стал, скоро моего Васю догонит. А почему, Бирокта, Кучум, муж твой, не пришел?

— К оленям на ю'кту^[12] пошел, — ответила Бирокта.

— Василий где? — спросил Урукон Марию Семеновну.

— Это он на что тебе?

— Подарок обещал.

— Есть подарок.

— Давай сюда.

Мария Семеновна принесла в берестяном чехле нож. Урукон тут же выдернул его из чехла. Мария Семеновна ласково улыбнулась: угодил сын маленькому охотнику. Бирокта что-то сердито сказала на своем языке.

— Ты что это, девонька?

— Совсем худой парень: терпенья нет.

— А это тебе подарок от меня, — Мария Семеновна примерила мальчику сатиновую рубашку. — Как раз впору. А это от дедушки Захара, — она подала кулек с леденцами.

Урукон положил конфету в рот и блаженно прикрыл глаза.

— Много балуешь его, тетка Марья, — заговорила сердито Бирокта. — Мужик сам себе все добывать должен. Однако портишь мне парня. Ленивый будет. Пропадет в тайге.

Урукон открыл глаза, проворно положил на пол подарки, полез за пазуху, достал оттуда прутик вяленого мяса.

— Эра Василию дай. Скажи, друг приходил, Урукон.

— Все передам.

— Сохатого добуду, язык тебе принесу.

Мария Семеновна погладила по смоляной голове Урукона.

— Подрастай скорей, ждать буду. Вы сидите, я сейчас в погреб сбегаю, чай пить будем.

— Тетка Марья, суп из яичек вари. Шибко такой суп люблю, — попросил Кайнача.

— Яичницу? Мигом сгоношу.

Вскоре они сидели за столом. Кайнача с великим удовольствием ел яичницу и говорил:

— Шибко хороший суп. Мастерица тетка Марья.

— Кушай на здоровье. А ты, Урукон, не стесняйся. Пирожок съешь.

— Шаньги тоже хорошие. Как делаешь? — спросил Кайнача.

— В русской печке пеку. Ешь. Ты мать-то свою помнишь?

— Плохо помню. Когда помирала, смотрела на меня, говорила: «Худо тебе будет, Кайнача, много голодный спать будешь». Шибко жалела.

— Хлебнул горюшка-то? Ятока не обижает?

— Пошто обижать будет. Я мужик, хорошо работать умею. Сам сохатого добываю.

— Оленей-то много у тебя?

— Совсем мало. Два ездовых оленя есть. Немного важенок. Где много взять? Белки мало хожу стрелять. Ятоке помогаю.

— А нужда так и ходит по пятам. Сказывают, Ятока — большая шаманка.

— Шибко большая.

Все это время Бирокта ела молча, неторопливо, с уважением к еде. Лицо ее было задумчиво. Две глубокие борозды вдоль невысокого лба, точно два обруча, одетых временем, говорили о том, что нелегкой дорога была у этой женщины. Вот она посмотрела на Марию Семеновну и заговорила:

— Ятока шибко Василия любит. Женить его надо, тетке, Марья. Весь наш род так хочет.

Испугалась Мария Семеновна. Как же так, ее Вася и шаманка. А сказала совсем другое, не хотела обежать людей:

— Вася не маленький. Ему жить. Пусть сам решает.

Сама и думать об этом не смела. Иметь невесткой шаманку? Как потом людям в глаза смотреть? Нет, Вася этого, не сделает.

Тем временем Ятока сидела за столом Трофима Пимечновича Двухгривенного. Старик маленькими глотками пил чай. Был он весь какой-то серый: серое в морщинах маленькое лицо, серая топорчащаяся бородка, серые нечесаные волосы. «Совсем как воробей, — подумала Ятока, — такой же маленький. Того и гляди клюнет». Ятоке стало весело.

Из кути с тарелкой в руках выплыла Прасковья Спиридоновна, жена Двухгривенного. Высокая, дородная. Возле нее Трофим Пименович выглядел карликом. Бывало, захмелеет он у кого-нибудь на гулянке, берет его Прасковья Спиридоновна на руки и несет домой, как ребенка.

— Я творожку со сметаной принесла, — грубоватым голосом проговорила Прасковья Спиридоновна. — Кушай, Ятока.

— Товар у меня кое-какой есть, — ручейком журчал Трофим Пименович. — Опосля поглядишь.

— Что стоить будет?