Красноармеец

Маршала после возвращения я так и не видел. Писал рапорты, больше выдумывал, но по реальным делам всё описал точно. Генерала убил? Это было. В штабе пожар устроил? Это тоже было. Связиста выкрал? Вот он.

Что я получил за это? Второго октября я был отправлен в составе маршевой роты на фронт – простым красноармейцем. А накануне, первого октября, ко мне зашёл знакомый майор – недавно он носил шпалы капитана, но уже поднялся на ступеньку. Это был порученец Шапошникова. Он довольно кратко и вполне толково объяснил суть недовольства шефа. Задание я не выполнил, сделка сорвана. Решение суда не отменили, я просто искупил кровью и делом свой проступок. Это мне так оформили доставку подполковника. За то, что я убил какого-то генерала, командира дивизии охраны тыла, мне особо бонусов не перепало, как и за пожар в штабе группы армий «Центр».

Звания не вернули, награды тоже. Просто я стал обычным бойцом, красноармейцем, чем был жуть как доволен. Штрафбат пролетел мимо, я остался при своём. Да я в шоколаде. Теперь осталось тихо, не привлекая внимания, дожить до конца войны – и всё, план сработал. А там под конец какое-нибудь геройство совершу, и, глядишь, вернут мне мои награды. Они и так при мне, но носить их официально я пока не могу.

Жаль, конечно, что снова на фронт, на передовую. Окопником буду. Пусть небольшой опыт у меня был, однако какой опыт ни имей, пуля всегда дура. В такой войне дожить до конца – дело сложное. Поэтому я решил идти по тыловому направлению. Только как бы зацепиться? Ладно, с интендантами пообщаюсь, найду того, с кем можно договориться – и готово.

В моём плане был один серьёзный минус. Я знал, куда еду. Сталинградский фронт. В этой реальности потери наших, когда несколько фронтов сгинули в котлах, были куда более велики, поэтому Сталинград удержать не смогли: наших скинули в Волгу, как те ни цеплялись за каждый дом. Немцы и сами в тех боях потеряли больше ста тысяч солдат и офицеров. Но и наши не сдавались: попытки высадить десант, закрепиться на берегу, в постройках (точнее, в развалинах), в порту (в том, что от него остались) были сбиты. Это всё, что мне известно.

А Сталинградский фронт требовал всё больше и больше «мяса», и теперь в эту мясорубку везли и меня вместе с тремя сотнями новобранцев. Многие из них до этого не служили и оружие в руках не держали, был лишь короткий двухнедельный курс бойца. И вот так, под натужные шутки и песни, мы и катили на юг.

Среди бойцов маршевой роты был десяток фронтовиков из госпиталей, и мы держались вместе. Одеты не в новенькие шинели, как новобранцы, а в потёртые, с подпалинами от костра и прожжёнными дырками от угольков. А везли нас двое: молодой, не нюхавший пороху лейтенант и старшина – не окопник, тыловик.

Из фронтовиков сбили отделения, вот и мне достались два десятка мужиков, от городских интеллигентов до колхозников. М-да, пришлось строить и учить отделение жизни, делясь своим фронтовым опытом, занимать людей, чтобы не думали думки тяжёлые. Другие фронтовики, также имеющие своих бойцов, поддерживали меня, делясь своим опытом. Если бы лейтенант, пентюх, не проболтался, куда нас везут, было бы куда легче. Но тот и сам боялся.

Ладно, что-то я тут жути нагнал, да и вообще как-то бессистемно всё описал. Может быть, не отрицаю. Значит так, сегодня утром, второго октября сорок второго (это была пятница), мне выдали далеко не новую красноармейскую форму, шинель, пилотку, стоптанные сапоги, вещмешок с красноармейскими пожитками (кто-то не особо толковый собирал: котелок есть, а фляжки нет). Но главное – это две бумаги: в одной – решение полевого трибунала, подтверждающее, что я искупил вину, а вторая – с моими данными. Как уже говорил, никто не собирался возвращать мне отобранное. Я просто искупил вину, и всё. То есть срок отсидки зачли, если проще.

Кстати, всем было известно, что я Герман Одинцов, но никто и не подозревал, что дважды Герой Герман Одинцов, мой полный тёзка и однофамилец, и я – это одно лицо. О суде никто не знал, это не освещалось: такое запрещено было освещать. Все считали, что дважды Герой Герман Одинцов где-то воюет, и, не опознав, встретили меня с безразличием. Бывший штрафник, этим всё сказано.

Причём, что в колонии, что после я легко сообщал, кто я, и рассказывал свою подлинную историю, получая от этого немалое удовольствие, забив на подписку о неразглашении: я её не подписывал, это сделали за меня. Но здесь и сейчас мне самому невыгодно всё раскрывать. Да и зачем? Узнают – требования сразу возрастут до уровня бога. Оно мне надо?

Лейтенант Петров, тот самый, старший состава, перед отправлением изучил мои бумаги, хмуро глянул на двух конвойных бойцов из столичного гарнизона и принял меня. Такой кадр, как я, ему явно не понравился. Но он внёс меня в списки и указал, в какую теплушку грузиться.