Красноармеец Горшечников и «огненная вода». История 1-ая

- К вам пришли, Ксаверий Северьянович. Будто по делу, - она насмешливо наморщила носик и отступила, пропуская гостя.

Несерьёзное отношение Делакур к посетителю вполне объяснялось его внешностью: больше всего он походил на маслину, одетую в поношенный чесучовый костюм и канотье из побуревшей соломы. То ли левантинец, то ли грек, смугло-маслянистый, беспрерывно потеющий, он рыскал влажными чёрными глазами, будто прикидывал, не налетят ли на него с вилкой, чтобы проглотить и сплюнуть косточку.

- Простите, вы не комиссар будете?

- Да, - удивился Север. - В чём дело?

- Фамилия наша Ворпуладис - представился грек. - Драгоман-т.

- Драгомант? - переспросил комиссар. - По драгоценностям гадаете?

- Никак нет. - Грек услужливо захихикал. - Драгоманы мы. А «т» - это, изволите видеть, при царе к словам добавляли «с» вместо «сударь», теперь сударей нет, оттого я для уважительности прибавляю «т» - вроде как «товарищ».

Товарищ Лютиков закхекал в пыльные бумаги. Георгина прыснула в кулачок.

- С «т» прояснили, - сказал Ксаверий. - Так зачем вы, товарищ драгоман-т, пожаловали?

- Объявление прочёл. - Ворпуладис предъявил засаленную бумажку, от которой по тесному кабинету немедленно распространился сложный запах махорки, воблы и кирзовых сапог. - Пайку заворачивали-т, - застенчиво признался грек. - Тут вот написано, что вам переводчики нужны - так мы и есть переводчик.

- Вы, Николай Второй, самодержец милостью божьей? - уточнил Ксаверий.

- Изволите видеть, достопочтенный комиссар, говорить «я» почитаю нескромным, отсюда и следует «мы».

Георгина рассмеялась уже открыто.

-По объявлению вам не ко мне, а в Чека, - объяснил достопочтенный комиссар. - Выловили матроса с иностранного судна, нужен переводчик. И бросьте своё «т», неровён час побьют.

Ворпуладис низко поклонился, надел канотье на пропотевшие кудри и задом вылез в двери.

- Фрукт, - сказал Ромка.

- Фрукт-тэ, - поправил Гарька.

На другой день, улучив момент, когда комиссар отправился в Главначснаб, Гарька стал выспрашивать Лютикова про выловленного матроса.

- Выспросил его драгоман-т? Неужто все-таки шпион оказался?

- Бедовый ты, Горшечников! Всё тебе шпионов подавай! - улыбнулся Лютиков.- Негр не шпион, а вполне себе наш товарищ, классово близкий элемент. А вот мертвый господин поинтереснее будет. Вёз он с собой очень тяжёлый чемодан, дела имел с самим капитаном, расплачивался щедро, бывало, давал золотые монеты на чай.

- Из бывших, - тут же определил Гарька. - Видать, пришили его за золотые монетки.

- Не угадал. Доктор его осмотрел и говорит, что преставился он от малярии.

- За что же Доббса высадили?

- У него случился приступ желудочной лихорадки. Видать, побоялись эпидемии, вот и решили избавиться от обоих.

- А где он теперь? - поинтересовалась незаметно подошедшая Георгина. - Надо навестить американского пролетария!

- Отдали под опеку комсомольцев. Кажется, его приютили родители Ганны.

- Отлично! Пойдем, Гарька. Я только за «Манифестом» сбегаю, а у тебя вроде был кусок ситного.

Ромка тоже собрался с ними проведать спасённого матроса. По дороге Георгина так вдохновенно рассказывала, как американские капиталисты издеваются над чернокожими рабами, что у Гарьки даже защипало в носу от жалости.

Ситный Доббс принял с благодарностью, однако от прослушивания «Манифеста» отказался. Поговорив с ним, Георгина выяснила, что рабов в своей семье он не помнит, в Америке не бывал, сам родом из Ливерпуля, а отец - с Ямайки. Пароход, на котором Доббс служил кочегаром последние пять лет, был приписан к Бриндизи и перевозил мирный товар вроде мануфактуры. Команда на пароходе подобралась с бору по сосенке; капитан - англичанин, Доббса не обижал, может, потому, что не замечал. Высадили его свои же товарищи, испугавшиеся тифа.

- Всё равно пролетарий, - сказала Георгина с некоторым разочарованием. - Угнетённый класс.

* * *

Улочка была обставлена домиками, при постройке сиявшими белизной; теперь стены пожелтели, и домики смотрели грустно; листва неизменных акаций к концу лета огрубела и пропылилась насквозь. Одни только высоченные мальвы - алые, розовые, кремовые, точно вырезанные из бархатной бумаги - радостно сияли в палисадниках.

Денис Фоменко, оставленный у здания почтамта стеречь лошадей, разговаривал с девушками. Девушки были не простые, а военные, увешанные оружием от шеи до колен, с алыми бантами на выгоревших гимнастёрках. Их дверей почты вышла их товарка; все подхватились и упорхнули, словно стайка зарянок.

- Кто такие? - поинтересовался Ромка.

- Женский батальон имени Веры Засулич. Письма родным отправляли, с фотокарточками…

- Чего только нет в нашей Красной армии, - заметил Гарька.

- Баб-тальон, - заржал Ромка.

Гарька покосился на Георгину: не обиделась ли. Нет, не обиделась; кажется, вовсе не услышала. Задумчиво глядя вслед далеко уже ушедшим девушкам, она щурилась, прикидывая что-то, а может, просто прикрывала глаза от слепящего солнца.

Возле дома попали в неожиданный затор: поперёк узкой улицы заглохла мотоциклетка; отряд конников пытался обогнуть неожиданное препятствие.