Красное и белое, или Люсьен Левен

– Вы будете нашим коллегой, дорогой доктор, – говорила она. – Мы будем голосовать вместе, будем смещать и назначать министров. Наши обеды будут не хуже, чем у них, и вы мне отдадите свой голос, не правда ли? Двенадцать объединенных голосов – с этим приходится считаться… Впрочем, я забыла: вы яростный легитимист, а мы умеренные антиреспубликанцы, и т. п., и т. п.

По прошествии нескольких дней госпожа де Константен сделала весьма полезное открытие: госпожа д’Окенкур была в отчаянии из-за отъезда Люсьена. Суровое молчание этой веселой, разговорчивой женщины, которая еще недавно была душою общества, спасало репутацию госпожи де Шастеле; почти никому не приходило в голову утверждать, что она тоже потеряла поклонника. Госпожа д’Окенкур если и раскрывала рот, то лишь для того, чтобы говорить о Париже и о своей предполагаемой поездке сейчас же вслед за выборами. Однажды госпожа де Серпьер ехидно сказала госпоже д’Окенкур, заговорившей о Париже:

– Вы там встретите господина д’Антена.

Госпожа д’Окенкур взглянула на нее с глубоким удивлением, немало позабавившим госпожу де Константен: госпожа д’Окенкур забыла о самом существовании господина д’Антена. Разговоры, по-настоящему опасные для госпожи де Шастеле, госпожа де Константен слышала лишь в салоне Серпьеров.

– Но, – говорила подруге госпожа де Константен, – как можно рассчитывать выдать такую на редкость некрасивую девушку замуж за молодого, богатого парижанина, особенно если этот молодой человек ни единым словом не заикнулся о браке? Какая нелепость! Нужны миллионы, чтобы парижанин осмелился войти в гостиную с таким уродом.

– Господин Левен не таков, ты его не знаешь. Если бы он полюбил, он с презрением отнесся бы к общественному осуждению; вернее, он просто не заметил бы его.

И она минут пять объясняла подруге, что за характер у Люсьена. Такое объяснение повергло госпожу де Константен в глубокое раздумье.

Но, повидав пять-шесть раз мадемуазель Теодолинду, госпожа де Константен была тронута нежной дружбой, с которою она относилась к Люсьену. Это была не любовь; на подобное чувство бедная девушка не отваживалась: она сознавала и, быть может, даже преувеличивала недостатки своей фигуры и лица. Не она, а ее мать была недовольна тем, что они, цвет лотарингской знати, оказывали слишком много чести недворянину.

– Но на что она годится в Париже, наша знатность?

Старый господин де Серпьер также очень понравился госпоже де Константен: у него было изумительно доброе сердце, хотя он все время высказывал свои жестокие взгляды.

– Это мне напоминает, – говорила госпожа де Константен подруге, – добрейшего герцога N., которым нас заставляли восхищаться в монастыре Сердца Иисусова: в феврале он ежедневно в семь часов утра приказывал закладывать карету и ехал настаивать на «отрубленной кисти». – (В палате пэров в то время шло обсуждение законопроекта о святотатстве и вырабатывались карательные меры против похитителей священных сосудов из церквей.)

Госпожа де Константен со своим хотя и заурядным, но хорошеньким и привлекательным личиком, со своей изысканной вежливостью, со своей искусной вкрадчивостью вскоре примирила бы подругу с домом Серпьеров. В последний раз, когда обсуждался этот щекотливый вопрос, госпожа де Серпьер заявила с упрямым видом:

– Я остаюсь при своем мнении.

– В добрый час, моя дорогая, – возразил королевский наместник в Кольмаре, – но не будем больше говорить об этом, иначе злые языки могут сказать, что мы охотимся за мужьями.

Уже шесть лет как добрейший господин де Серпьер не произносил столь резких слов; эта фраза явилась эпохой в его семье, и Люсьен, за которым установилась репутация соблазнителя мадемуазель Теодолинды, с этого момента был реабилитирован.

Ежедневно, чтобы избежать неприятных встреч с избирателями, с которыми пришлось бы тратить время на любезные разговоры, обе подруги совершали далекие прогулки к «Зеленому охотнику». Госпоже де Шастеле доставляло удовольствие лишний раз поглядеть на прелестный Café-Haus. В нем-то и был выработан и принят ультиматум по вопросу о поездке в Париж.

– Ну хорошо! – сказала госпожа де Шастеле, ухватившись за эту мысль. – На таких условиях я согласна, мои колебания отпадают. Если я встречу его в Булонском лесу, если он подойдет ко мне и заговорит, я не отвечу ему ни единым словом, не повидав еще раз «Зеленого охотника».

Госпожа де Константен с удивлением взглянула на нее.

– Если мне захочется побеседовать с ним, – продолжала госпожа де Шастеле, – я уеду в Нанси, и, лишь очутившись здесь, я позволю себе ответить ему.

Наступила пауза.

– Это зарок, – продолжала госпожа де Шастеле с серьезностью, которая сначала вызвала у госпожи де Константен улыбку, а затем повергла ее в мрачное настроение.

На другой день, когда она ехала к «Зеленому охотнику», госпожа де Константен заметила в карете рамку: это было прекрасное изображение святой Цецилии, гравированное Перфетти и некогда подаренное госпоже де Шастеле Люсьеном. Госпожа де Шастеле обратилась к владельцу кафе с просьбой повесить эту гравюру над его конторкой.