Красное и белое, или Люсьен Левен

Автор романа, который вы, благосклонный читатель, прочтете, если у вас хватит терпения, – республиканец, восторгающийся Робеспьером и Кутоном. Но в то же время он страстно желает возвращения старшей ветви династии и воцарения Людовика XIX.

Мой издатель меня уверил, что все это мне припишут не по злобе, а лишь в силу той слишком малой дозы внимания, которую француз девятнадцатого века уделяет всему, что он читает: до этого довели его газеты.

Если только роман ставит себе целью изобразить нравы современного общества, читатель, прежде чем распределить свои симпатии между действующими лицами, задает себе вопрос: «К какой партии принадлежит этот человек?» Вот ответ: автор просто умеренный сторонник Хартии 1830 года. Потому-то он осмелился детально воспроизвести разговоры республиканцев и разговоры легитимистов, не приписывая обеим противоположным партиям больше нелепостей, чем это наблюдается в действительности, не делая карикатур: это было бы опасно и привело бы, пожалуй, к тому, что каждая партия сочла бы автора ярым сторонником противоположного образа мыслей.

Автор ни за что на свете не хотел бы жить под властью демократии, вроде американской, по той причине, что он предпочитает угождать господину министру внутренних дел, нежели лавочнику, торгующему на углу.

Что касается крайних партий, они всегда в конечном счете оказываются наиболее смешными. В какое, однако, грустное время мы живем, если издатель легкомысленного романа настойчиво требует у автора дать предисловие вроде настоящего! Ах, насколько было бы лучше родиться на два с половиной столетия раньше, в царствование Генриха IV, в 1600 году!

Старость – подруга порядка; она боится всего решительно. Старость человека, родившегося в 1600 году, легко приспособилась бы к благородному деспотизму Людовика XIV и к правительству, которое дало с таким блеском развернуться непоколебимому гению герцога Сен-Симона. Он был правдив, его называют злым.

Если бы автору этого незначительного романа случайно удалось добиться правдивого изображения героев, неужели и его упрекнули бы в том же? Он сделал все необходимое, чтобы не заслужить такого упрека. Изображая действующих лиц, он отдавал дань сладостным иллюзиям своего искусства и был крайне далек от разъедающих душу мыслей, подсказываемых ненавистью. Выбирая между двумя умными людьми, между крайним республиканцем и крайним легитимистом, автор втайне готов склониться в сторону наиболее любезного из них. В виде общего правила, легимист окажется человеком более изысканных манер и будет знать больше занимательных анекдотов; республиканец же будет человеком более пылкой души, а в обращении будет проще и менее опытен. Взвесив все эти противоположные качества, автор отдает предпочтение наиболее любезному из двух; их политические воззрения не окажут ни малейшего влияния на его выбор.

II. Второе предисловие, окончательное

Это произведение написано искренне и просто, без малейших намеков, даже с сознательным намерением избежать их. Но автор полагает, что, за исключением любви героя, роман должен быть зеркалом.

Если благодаря полиции опубликование романа окажется делом неосторожным, выждать десять лет.

2 августа 1836 года.

III. Еще одно обращение к читателю

Благосклонный читатель,

выслушайте, почему я вас так титулую. Не будь вы благосклонны, у меня не хватило бы мужества рассказать вам эту историю; я все время опасался бы, что мои слова будут истолкованы в дурном смысле и что действия моих героев будут поняты вами превратно.

Если вы человек скучающий, печальный, слабогрудый, если вы слишком знатны или слишком богаты, не читайте дальше. Потребуйте у своего книгопродавца какое-нибудь произведение, вышедшее хотя бы вторым изданием; моим сочинениям никогда не выпадала такая честь. Я стремился иметь небольшое количество читателей, и мое желание исполнилось как нельзя лучше.

Но, отказавшись от второго издания, я тем самым избавился от заботы угождать широкой публике, которая найдет мое произведение слишком грубым и недостаточно благородным. Я уважаю это чувство, потому что оно искренне. Помните лакея Тома Джонса? Став сборщиком акциза, он заявляет, что неблагородно выводить на сцену кучера и заставлять его изъясняться по-кучерски.

Широкая публика придерживается такого же взгляда, следуя внутреннему влечению, а вовсе не потому, что желает угодить вкусам двора или, в провинции, господину префекту. На сей раз ей обещают высказать приблизительно то, что она думает; природная склонность побуждает ее обставлять красивой мебелью свою гостиную; когда же ей хочется поговорить немного о литературе, она хвалит модные драмы, не ставящие ее в необходимость читать нравоучительные книги, от которых я шарахаюсь в сторону.