Красное каление. Роман. Том первый. Волчье время

Гаврилов задумался, зорко вглядываясь в наступающие сумерки. Лопатина, с  его четырьмя годами войны за плечами, мужика сметливого и находчивого, несмотря на свое старшинство, он всегда слушался, ибо тот зря никогда не болтал, а говорил дело. Крепчавший восточный ветер становился на морозе резким, пронизывающим любую одежду, колючий снег, густо садясь на мокрые  гривы и крупы лошадей, быстро покрывал их парующей коркой. Те сочно отфыркивались и, начиная мерзнуть без движения, нетерпеливо перебирали копытами. Вдруг молодой жеребчик-трехлеток под  Остапенком  резко поднял морду и, навострив уши вбок, вытянул шею, вздрогнул и  резко, призывно и нетерпеливо  заржал, забил землю копытом, почуяв чужую кобылу. Из мутной снежной круговерти, сквозь свист ветра, раздался ответный храп, две неясные тени всадников мелькнули невдалеке.

– Стоять!! Спе-е-шиться, ва-ш-шу мать, выполняя-я-ять!! Кто такие?! –зло крикнул в темень Гаврилов, держа карабин на весу. Лязгнули дружно затворы.

-Свои мы, свои, русские, – два темных силуэта уже четко обозначились сквозь белое марево пурги, -вы сами –то, кто будете?!

-Энто кадеты, Степа , вот те хрест, кадеты, -твердо, с расстановкой проговорил , не оборачиваясь, Лопатин, который оказался ближе всех к незнакомцам, -дозволь, я…

Но два резких выстрела, почти в упор, ударили вдруг, и Лопатин, взмахнув руками, стал заваливаться на спину. Его товарищи открыли беспорядочную стрельбу наугад, на быстро удаляющийся перестук копыт по еще сырой под снегом степи и сами пустились вдогонку.

-За-а-ходи-и-и!!  С боко-о-в! Де-ер-жи-и!!  Гони-и-и на зимо-овни-ик!! – ревет, как раненый бык, Гаврилов, -не отпуска-ай !! – а впереди, из снежной круговерти, из  глухой темноты – скалится  неласково смерть вспышками частых выстрелов.

     Жеребец под Гавриловым –порода, чистая кровь! Текинец, Терского завода! Добыл он его в бою, еще в марте, под Екатеринодаром…Сказывали пленные, самого Маркова конь.  Вначале, было –артачился, не давался…Взял-таки  со временем –лаской да уходом, берег в жестоких боях не себя –коня! И вот один из кадетов –все ближе, ближе, и видит Степан, что кобыла под ним молодая, небеганная, можно брать живьем, собаку! Но оборачивается тот, на темном лице –усмешка дикая, в руке –хищно блестит револьвер, да Гаврилову сподручнее –щелк! –и юркнул с маху в снег, в темень  кадет с горячей гавриловской пулей промеж лопаток, и, радостно взвизгнув, не чувствуя больше ноши, унеслась на волю, в сумрак метели,  молодая кобылка, не ведая, глупая, что в степи ныне не сладка, а смертельно опасна будет для нее свобода ! Э-эх! Присмотритесь-ка получше, люди русские! А не наша ли это  матушка – Русь, сбросив вдруг опостылевшего царственного седока своего, играя и радуясь неожиданной и такой легкой  Свободе, потерявши  совершенно голову свою, уносится в слепую круговерть голодным хищникам в пасти?! И не унять, не остановить теперь ее не дано никому, ни старым богам, ни новоявленным, ибо нет на свете ничего ярче, желанней  и заманчивей, чем никогда не виданная Воля!

  Другого кадета, умело обложив с боков, как матерого волка, нагнали прямо на развалины тепляка, и он, упершись вдруг в едва различимую в сумерках под снегом траншею с торчащими повсюду обгорелыми бревнами, кинулся, было влево –но там уж скалится Остапенко с шашкой наголо и карабин наготове! Бросился он вправо –но вынырнули вдруг из метели еще двое в буденновках, держа его на мушке! Развернулся в отчаянии назад –но подъезжает, глядя в упор и неприветливо  ухмыляясь в черные усы, наставив маузер, Гаврилов: -Не дури, дядя, мы, гы-гы, и стрелять ишшо умеем!! Винтовочку –то  бро-о-сь! – и показывает кивком, на снег, куда ее бросить…