К вечеру последовала команда собраться на КП роты, располагавшемся на нашем правом фланге. Забежав в последний раз в землянку и надев „сидор“, в который мамиными заботами было напихано всего в количестве, достаточном для длительного проживания в одиночку на необитаемом острове, я пополз по капустному полю к КП роты. Наверное, мой „сидор“ здорово выдавался над кочанами, так как вскоре я убедился, что являюсь мишенью для немецкого стрелка, разместившегося на крыше сарая. Я его хорошо видел. Пришлось не без сожаления освободиться от вещмешка и дальнейшее путешествие по-пластунски до КП прошло вполне гладко. На КП я застал комроты – старшего лейтенанта Соловьева (в ноябре месяце 1941 г. я прочел в газете «Смена» интервью с ним, выздоравливавшим после ранения, из которого узнал, что наши левофланговые точки, нацеленные на шоссе, подбили несколько танков и бронетранспортеров противника) и политрука роты Сергея Матвеевича Городецкого, не говоря о сержантах и солдатах роты, уцелевших в этот день. КП роты представлял собой блиндаж, окруженный кольцевидной траншеей. Огня не велось ни с нашей, ни с немецкой стороны. Ночью последовала команда выходить «из окружения», и мы отправились проселочной дорогой на рассвете в северном направлении. Миновали штабель из ящиков с авиабомбами небольшого калибра, но предложение подорвать их не встретило поддержки командования во избежание демаскировки. К утру вышли на Ропшинское шоссе и, перейдя его, окопались. Шоссе, по-видимому, неоднократно подвергалось бомбежкам, так как телеграфные столбы были повалены, а провода порваны и скручены. До полудня все было спокойно, а примерно в полдень расположение наше подверглось сильнейшему бомбовому удару, после которого было много убитых и раненых. Среди раненых был и наш командир взвода – интендант третьего ранга Чернов. Спустя часа два после бомбежки последовала команда: наступать на деревню, располагавшуюся в западном направлении вдоль Ропшинского шоссе. Естественно, что ни о какой огневой поддержке и речи не было. Побежали (к этому времени я уже разжился винтовкой, провожая раненого на медпункт и слезно умоляя его расстаться с винтовкой, которую он ни за что не хотел отдавать, ссылаясь на приказ «являться на медпункт с оружием»). Из деревни по нашей реденькой цепи ударили минометы, а с левого фланга из-за шоссе стал бить пулемет.
Я свернул с шоссе и там в кювете нашел весь штаб батальона во главе с подполковником Рождественским. Вспомнив, что я от роты с утра был выделен связным с батальоном, доложился (чтобы не выглядеть отбившимся от «наступающей цепи») и поинтересовался обстановкой, на что получил ответ: „А черт ее знает!“ и распоряжение находиться при штабе. Появились два наших танка, и мне было приказано передать танкистам приказ подавить пулемет, бивший из-за шоссе по-над нашими головами. Догнав танк, я передал приказ. Танк развернулся к шоссе, но не смог преодолеть кювет и задним ходом отошел в поле, где, развернувшись, ушел восвояси. Ночью мы ползали по шоссе и искали комиссара батальона Нестерова (челюскинец, орденоносец), но поиски были безуспешными. Впоследствии оказалось, что он был ранен и эвакуирован соседней частью. К утру остатки нашего батальона, отступившие к Ропшинскому шоссе, отправили на переформирование в Володарку»[134]
.Есть также рассказ о боях под Русско-Высоцким А. Ф. Кузьмина, также бойца 265-го ОПАБ. Стоит, правда, отметить, что воспоминания изданы в 1975 г., и в тексте явно заметны следы литературной, а, возможно, и фактической правки: «10 сентября напряжение боя достигло предела. Враг бросил на позиции батальона до двухсот (? –
Наводчик 45-мм орудия В. Г. Иванов вспоминает: «Мы увидели, что дот, находившийся ближе к центральной улице села, окружен. Оттуда сообщили по телефону, что гарнизон решил взорвать свое сооружение вместе с фашистами. „Прощайте, товарищи, – донеслось из телефонной трубки, – отомстите за нас…“»[136]
.Между дотами устроили скрытые бронированные точки, откуда ополченцы разили врага пулеметным огнем. Их маленькие гарнизоны сражались до последней возможности. Вот что рассказывает боец Митрофан Тройнин: