Красногрудая птица снегирь

— Как думаешь, встречались они здесь? Или у них все там, в Старомежске, закрутилось? А-а, не все ли равно, в сущности… Ну что ты как в рот воды?

Пирогов странно посмотрел на него:

— Слушай, а ведь она будто чувствовала.

— Кто — она?

— Злата. Будто знала. Сегодня написала в записке: с Вадимом что-то произошло. Так и пишет: что-то случилось.

— Может, он ей…

— Ни намеком.

— Мать… Вообще Злата твоя — о-о!..

Опять ляпнул не к месту. Камышинцев страдальчески сморщился.

— Пойду. — Пирогов встал.

— Что делать-то будем? — растерянно произнес Камышинцев.

— А что мы можем?

— Нажать, чтобы расписались?

— Они и без нажима, коли сами решат.

— Тоже верно.

— Слушай, ты не дашь мне письмо? Я бы его ей…

— Видишь ли, я еще Ксении… Хочу вот сейчас, как домой приду.

— А-а… Ну, я так расскажу. Как считаешь?

— Конечно, конечно.

Пирогов был уже у двери, когда Камышинцев напомнил:

— Так пойдешь ко мне главным? Позвони.

Пирогов чуть пожал плечами и не ответил.

Он не заметил, как дошел до дома. Остановился на лестнице: а что дальше? Опять одному в пустой квартире?.. Пирогов спустился и побрел на улицу.

«А может, и в самом деле, — подумал он вяло, — чем так вот на ножах с Ксенией, пойти к Алешке главным?..»

Подумал и забыл об этом.

«А Вадим-то!»

Бывало, в Старомежске малыш-сын просил отца: «Пойдем по незнакомым улицам гулять!» Погожим летним вечером Пирогов брал сына за руку, и они шли на те улицы, которых Вадик еще не видел. Редко это выпадало сыну — вечно занят по вечерам отец: то техникум, то институт, — но все-таки выпадало. А еще Вадик любил кататься на трамвае. Куда автобусу или троллейбусу до трамвая! Гремит по рельсам, названивает. Большой, яркий, сверкающий. Только в первом классе Вадик был, а вернется мать со смены, он просит три копейки — покататься на трамвае. Злата ему: «Подожди, папа придет. Может, он вместе с тобой». Сын: «Папа опять чертить будет. Я лучше сам».

Пронеслись годы, как тот громыхающий трамвай. «Пойдем по незнакомым улицам гулять». А нынче… Пирогов поразился простой и только сейчас отчетливо вспыхнувшей мысли: а ведь он и Злата становятся или вроде бы даже стали родней Камышинцеву и Ксении.

Оля… Оля Зорова. Коридор управленческого общежития в Старомежске. Вадик и Оля — бегают по нему с хохотом. Оля светловолосенькая, в мать. На голове огромный розовый капроновый бант. Цветное платьице: розовый горошек по белому фону. И серый фартучек с розовой окантовкой, на кармашке вышит заяц… Вадик уже тогда отличался крепостью сложения. Он словно подчеркивал, сколь хрупка Оля. «Иван Поддубный», — говорили о нем с улыбкой. Обнимет Олю или просто возьмет ее за руку, основательный, серьезный, — снова у всех улыбка: вот это по-мужски!

Оля… Она словно бы передразнивала Пирогова, словно бы утрировала маленький дефект его речи, и совсем не выговаривала «р». Как, впрочем, и «л». Декламировала стихи про слона, которому во сне привиделись ужасные вещи. Вместо «слон» у Оли получалось «сон».

Как мохнатый сон, сон,
Видел страшный сон, сон,
Что мышонок у еки
Азавав его в кочки.

Здесь, в Ручьеве, Пирогов много слышал о ней. Еще бы: солистка в балете. А балет этот — гордость ручьевцев. Но года два назад ее имя исчезло с афиш. Говорили, что-то случилось со здоровьем.

Еще тогда, в Старомежске, она любила танцевать. Не копировать то, что танцевали взрослые на домашних вечеринках, а подражала балеринам. Крохотная девочка пыталась творить. Она импровизировала, с ходу выдумывала свое. Выразительные движения, мимика. Танец-высказывание, танец-монолог.

Оборвалась связь родителей, оборвалась дружба детей. Все кануло в прошлое. Дети росли, не встречались. И вот… Какие только неожиданности не преподносит жизнь! Там, в общежитии, Ксения, бывало, поймает Вадика в коридоре, потискает, умиленная, и скажет: «Ах ты мой зятек!..» А сейчас на тебе!

II

Сегодня поздно вечером Камышинцева ждала одна небольшая радость. Каким напряженным ни был день, он уже с утра тайно предвкушал ее — предвкушал передачу футбольного матча по телевидению. Наши играли за рубежом. С отъездом Оли в Старомежск футбол, хоккей были для Камышинцева едва ли не единственной отдушиной. Минуты, в которые он забывал о тяготах и горестях.

Идя домой, вернулся мыслями к Пирогову.

Ах, Олег, Олег, какую кривую описала твоя жизнь! И как тут опять не вспомнить Баконина. Кабы не он — права, права Ксения, — Олег ого какой бы пост сейчас занимал… А может, и нет. Может, если бы даже не встрял Баконин, Олег все равно бы в управлении не усидел.

А Злата-то! Неужели и впрямь потеряет он ее? Сделают операцию, протянет годик и…

Олег без Златы! Вообразить невозможно.

Весной сорок пятого она сама открылась ему в любви. Да еще и люди были при этом. Так вот вышло, что принародно открылась. Там, на проливе. С тех пор они вместе.

И еще: был на проливе момент, когда они оба — Камышинцев и Пирогов — приблизились к той черте, за которой кончается все. К самой кромке, самому краю… Как раз в тот день, когда Злата принародно открылась Олегу в своей любви. Как раз в тот день…