Красные блокноты Кристины

Вчера я опять задержалась на работе, потому что Айгуль не пришла. Даже написала Васе – мне придется две смены брать, ничего? Но не ответил, а потом я узнала, что его не было ночью дома. Вот сейчас утром пришел и пишу это в ванной куда он стучит

открывай говорит, я ничего тебе не сделаю

Я говорю, чтобы уходил, потому что я все равно заперла на задвижку, которую не сломать.

Но Вася на самом деле может сломать – у него сильные руки, он раньше мог поднимать меня на руки и нести через лужи, только больно было ужасно под ребрами, когда он нес, а когда говорила – начинал злиться, кричать: мол, я не ценю, другой бы сказал ну и хрен с тобой что ноги промочишь, а я забочусь

Но только я думаю, что я сама могла легко эти лужи обойти и перешагнуть.

А сейчас упрашивает – ну что такое случилось, Кристя, открой дверь. Может, ему умыться надо?

КРИСТЯ ОТКРОЙ

КРИСТЯ ОТКРОЙ ГОВОРЮ

Знаешь же, что хуже будет, если не откроешь.

Я ничего тебе не сделаю.

Я не верю, что он ничего не сделает, но ведь нельзя вечно сидеть в ванной – и когда он затихает, успокаивается, открываю дверь.

Ничего.

Он смотрит на меня. Потом замахивается.

Что я чувствую когда он на меня замахивается

Эта женщина, которая тогда пришла к нам в КРИЗИСНОМ ЦЕНТРЕ, сказала, что у любого чувства есть название, но мне нужно было спросить у нее, как называется такое чувство, когда так страшно, что ты от страха открываешь дверь, хотя ее совсем никогда не надо было открывать.

13 ноября, суббота да все-таки суббота куда вчера делось

В КРИЗИСНОМ ЦЕНТРЕ куда я пришла после травпункта травмпункта потому что боялась идти домой так как не знала дома ли Вася мне сказали что могут оставить на две недели у них есть место в хостеле с которым договор но что мне обязательно надо написать заявление в полицию. Там, в травмпункте, тоже говорили, хотя я сказала что просто споткнулась на лестнице они кажется не поверили.

В КРИЗИСНОМ ЦЕНТРЕ опять была та женщина с красивым дорогим блондом на голове – я знаю, разбираюсь в таком, когда не просто в парикмахерской эконом-класса за две тысячи сделано а реально в хорошем месте где предлагают кофе/чай черный/зеленый, где улыбаются – она звала нас по одному к себе в кабинет, ну не в кабинет, а в такую маленькую каморку в похожей мы храним тряпки и ИНВЕНТАРЬ на работе и спрашивала, ну, как у нас дела, в том плане что здесь у каждого своя психологическая травма и мы должны учиться ее проговаривать, чтобы стало легче.

А меня женщина спросила – здравствуйте, Кристина, удалось ли вам применить технику расписывания, а я сказала – да и отдала ей большой красный блокнот, в котором записаны эти все слова, но я не знаю, стало ли тише и легче.

14 ноября, воскресенье

Но я все время думаю лежа на нижнем ярусе в хостеле (в комнате кроме меня еще восемь девочек), что, наверное, не стоило в Москве оставаться, правильно мама говорила, но Вася говорил, что мы найдем работу, сразу оба найдем, а часто работодатель дает комнату на первое время и потом, тем более если семейная пара, тогда сразу смотрят и понимают, что серьезные, надежные люди, не сбегут, не накосячат. Да и потом вернуться было бы тяжело, потому что я уже увидела и большие красивые торговые центры, и широкие дороги, да и мама всем говорила дома, что я в Москве, поэтому приезжать было нельзя, никогда было нельзя.

И сейчас нельзя, даже когда невозможно будет находиться больше в хостеле – они оплачивают максимум две недели, потом надо самой, как-то снимать, что-то думать. Еще они сказали, что непременно будет звонить Вася и чтобы я сама решала, брать ли трубку, а только они не рекомендуют. И правильно, пускай подумает теперь над своим поведением.

Я все стараюсь вспомнить, пьян ли он был тогда – и теперь вспоминаю, что да, конечно, конечно очень пьян, по-другому и быть не может. Он же всегда пьяный злой, а тут еще я задерживалась, все время задерживалась, злила его.

15 ноября, понедельник

Вася встречает меня у работы, сам в черной куртке, сонный, незлой, спрашивает, почему я не отвечала, что тут с ума от беспокойства сошел, что всех расспрашивал, где я, звонил, а они молчок. Вот ты и нашлась, дура моя, говорит Вася, а я стою, и стыдно перед той женщиной с дорогим платиновым блондом: ведь она не вернула мне блокнот обратно; думала, значит, что мне больше нечего писать, а мне еще много всего осталось.

И я продолжаю.

Повесть

Она всегда поет. Всегда – и не ерунду какую-нибудь намурлыкивает, а настоящее: то, что мы слушали с пластинок на уроках музыки, и потом учительница писала на доске:

АРИЯ – ЭТО ПЕСНЯ В ОПЕРЕ.

И до сих пор только такое определение помню, хотя она как-то раз рассказывала, что это неправильно. Про структуру, про форму. Только все равно – песня. Потому что поется, больше нечему быть.