Красные части. Автобиография одного суда

Фото № 4:

Джейн снова на каталке, которая бросает металлический отсвет снизу на ее шею и лицо. Снимок сделан в лоб, от грудины вверх. Под подбородком красная линейка, как будто для масштаба. Как будто Джейн — какая-то невероятная карлица или гостья с планеты, где всё другого размера, а не мертвая женщина на каталке. Ее черты смешались — из них собрали что-то вроде лица, но получилась скорее мозаика, и красная линейка под подбородком как тщетная попытка упорядочить ее плоть. Ее глаза закрыты, а веки ярко-синие до самых бровей. Выглядит, как будто они густо накрашены, но эксперт объясняет, что синева — от крови, скопившейся под кожей. Цвет такой насыщенный, потому что кожа в этом месте тонкая, как папиросная бумага.

Не считая странного синего отлива, свернувшейся крови и красной линейки, Джейн здесь очень похожа на мою мать. Особенно похожи их ноздри — та же пара изящных арбузных семечек. Участь Джейн могла постичь и мою мать; она боялась этого много лет. А могла — кого угодно еще.

Когда-то я задавалась вопросом, откуда они узнали, что Джейн сначала застрелили, а потом душили? Теперь я знаю. Дело в разных оттенках синего. Если бы она умерла от удушья, всё ее лицо было бы синеватого цвета, который, по словам эксперта, «ни с чем не спутаешь». Но синева была только у нее над глазами. Эксперт объясняет, что от силы выстрела стенки ее глазниц — костные полости, в которых находятся глазные яблоки, — пошли трещинами, и синева проявилась из-за прилива крови к месту повреждения.

Эта фотография, возможно, хуже всех, я не уверена. Всё зависит от того, что понимать под хуже. Она показывает, что тело стремится к самоисцелению, даже когда умирает.

Сибарис

Перед встречей в Мичигане мы с матерью убедили друг друга, что время, которое мы проведем в Энн-Арборе, будет для нас своего рода передышкой. Она представляла себе месяц отпуска, много времени для чтения и размышлений, прогулки ранним утром, готовку скромных ужинов, и, может, даже попытку приступить к писательскому проекту, о котором она всегда мечтала. Я представляла себе месяц отречения, или хотя бы отвлечения, от своей сердечной боли, наматывание кругов в каком-нибудь местном бассейне и бросание курить во избежание материнского осуждения.

К концу первого дня выбора присяжных мы осознаем нашу обоюдную блажь. Каждый день после суда мы будем плестись домой по Мейн-стрит, точно поленом оглушенные. Каждый вечер будет слишком жарко, чтобы готовить и спать. Выходить из дома приходится в семь утра, и возвращаемся мы не раньше шести, так что мы практически всегда вместе. «Отдохнуть друг от друга» означает соблюдать дистанцию в квартал по дороге в суд или из суда — или лечь спать.

Позвольте объяснить, — говорит во время отбора первый кандидат в присяжные. Он итальянец, лет шестидесяти, загорелый, в «Биркенштоках» и лысый, не считая экстравагантного хвостика. — Я художник. У меня сердце и душа художника. Это значит, что в моем мире нет преступников. В моем мире нет преступлений. В моем мире, — он блаженно закрывает глаза, обводя рукой воображаемое поле, — есть только красота.