Красные части. Автобиография одного суда

Судья едва сдерживает раздражение. Если вас выберут в коллегию присяжных, готовы ли вы согласиться жить в этом мире, вместе со всеми нами, прямо сейчас?

Художник качает головой. Простите, но я не могу. Я не могу жить в вашем мире.

Вместо того чтобы бросить курить, я обнаруживаю, что мать хочет закурить со мной. Правда, она жалуется, что мои сигареты слишком крепкие, так что я начинаю покупать ультралегкие сигареты для нее и отламывать у них фильтры для себя. Если уж я собираюсь курить, то хочу почувствовать хоть что-то.

Какую-то часть времени на Мейн-стрит проходит летняя уличная ярмарка, Фестиваль искусств Энн-Арбора. Мы с матерью слышали об этой ярмарке еще до приезда сюда и думали, что она, возможно, принесет нам немного облегчения или даже развлечет. Но сейчас, вываливаясь каждый вечер из мрачного здания суда в бурлящую развеселую феерию глазурованных мисок, плохой пейзажной живописи и тележек с корн-догами, мы точно оказываемся запертыми в каком-нибудь фильме Феллини.

На отборе присяжных заседателей судья просит всех кандидатов поклясться, что, даже если они регулярно смотрят «C. S. I.: место преступления», «Закон и порядок», «Нераскрытые дела»[19] или любую другую телепередачу о криминалистике и уголовном правосудии, они твердо осознают разницу между телевидением — пусть даже это реалити-ТВ — и самой реальностью, в которой мы теперь погрязли. Одна кандидатка в присяжные, мать нескольких маленьких детей, говорит, что для нее это не проблема, ведь она в основном смотрит Cartoon Network; судья острит, что полдня просмотра Cartoon Network дают столько же знаний о системе уголовного правосудия, сколько целый сезон «Закона и порядка».

Один за другим присяжные торжественно клянутся в своей способности различать постановку и реальность, факты и вымысел. Эта сцена кажется мне полным лицемерием. Но в конце концов, разве кто-то, кто сидит в ложе присяжных, скажет: Вообще-то, Ваша честь, я признаюсь. Я больше не могу отличить представление от реальности. Мне очень жаль.

В первые три дня, приходя в здание суда на заседания, мы с матерью оказываемся без руля и без ветрил посреди целого моря грузных пожилых мужчин. Копы в отставке, детективы, водители скорой и судмедэксперты толпятся в коридоре в ожидании своей очереди свидетельствовать по нашему делу, прохаживаются туда-сюда со своими тростями и приветственно хлопают друг друга по спине, как на встрече одноклассников. Их тела излучают ауру померкшего патрицианского величия и будто бы насильно втиснуты в гражданские костюмы. Мимика у некоторых заторможена пережитым инсультом. Многие говорят невнятно и либо теряют слух, либо уже его потеряли.

Я правда не слышу ни слова из того, что вы говорите, — вздыхает одряхлевший санитар, который вез тело Джейн в морг 21 марта 1969 года. — Я знаю только, что приехал на место как обычно и погрузил ее в машину.

Три дня напролет, по восемь часов в день, десятки свидетелей — и ни одной женщины. Мужчина-прокурор, мужчина-адвокат, мужчина-судья, мужчина-ответчик, отряд мужчин-детективов и парад мужчин-отставников, вспоминающих свое взаимодействие с трупом Джейн, по фотографиям которого они чертят лазерной указкой, стоя за свидетельской кафедрой. Нэнси Гроу снова вызывают в суд, но она не приходит. Ее врач присылает справку о том, что стресс от повторного допроса по делу представил бы угрозу для ее здоровья и жизни. Вместо нее Хиллер показывает коллегии присяжных видеозапись ее январских показаний. Запись плохого качества: Гроу то появляется на экране, то исчезает и выглядит еще более напряженной, чем вживую. В большее замешательство, однако, приводит меня вид моей семьи на этой записи (мы оказываемся в кадре, когда камера поворачивается к нашей скамье). Мы выглядим ужасно: бледные, потрясенные, заплаканные — зеркальное отражение нас сегодняшних, разве что состав участников поредел и мы больше не в зимней одежде.

И вот Гроу снова рассказывает свою историю. Та же испачканная кровью сумка, то же Может, это кукла, те же домашние туфли и ночная рубашка, тот же плач, тот же стыд, но на этот раз ее зернистая монохромная фигурка очень похожа на голограмму принцессы Леи из «Звездных войн», с мольбой повторяющей: Помоги мне, Оби-Ван Кеноби, ты моя единственная надежда.

У моей матери проблемы со сном. Когда я ложусь спать, то слышу, как она порхает по дому Джилл, будто призрак. В хорошие ночи она восторженно болтает по телефону с новым бойфрендом; в плохие ночи пьет вино, пока оно не кончится, а потом шарит по шкафчикам в поисках чего-то еще, хоть чего-нибудь еще. Сидит в темной кухне и пьет «Калуа».