Красные части. Автобиография одного суда

В свою очередь, мать после развода особенно увлеклась идеалом минималистичной рождественской елки: редкие горизонтально направленные ветки, украшенные только гирляндой из белых лампочек, красными лаковыми яблоками и бантами в клетку. Еще она придумала вешать на стену ленту из красного фетра, к которой прикалывала черно-белые фотографии своего нового мужа, на которых он ребенком, в конце 50-х, сидит на коленях у Санты в твидовом пальтишке с таким же недовольным видом, каким я помню его и сейчас. Какой же он милашка, — говорила она каждый раз, проходя мимо. В тщательно спланированном акте садизма, истоки которого от меня ускользают, каждое Рождество отчим заворачивал в оберточную бумагу китайский телефонный справочник (который моя мать не могла прочесть) и пустые видеокассеты (которые были ей ни к чему) и вручал ей в подарок, как будто в напоминание о том, что он ненавидит праздники, ненавидит дарить подарки и в какой-то степени ненавидит ее саму (а заодно и нас) и что он намерен год за годом исполнять эти акты ненависти с дадаистской изобретательностью.

Но был один подвох: однажды он спрятал пару настоящих жемчужных серег в глубине этой кучи уолмартовского барахла, так что в последующие годы наша мать каждый раз гадала, попадется ей сокровище или нет. Сокровищ с тех пор больше не было, но напряжение оставалось велико, а ее разочарование — остро.

После нескольких таких лет моя мать решила, что нам вообще не стоит отмечать Рождество, а лучше вместо этого поехать в Мексику, что мы и делали затем несколько лет подряд. Помню, что отчим был с нами только однажды. Мне нравились поездки в Мексику, где мы в основном лазали по крутым развалинам днем и напивались с матерью в пляжных барах по вечерам, но от них у меня всегда было чувство, будто мы были в бегах, скрываясь от чего-то помимо Рождества.

* * *

В суде мы с матерью вскоре обнаруживаем, что сидение на скамье по восемь-девять часов в день плохо сказывается на наших телах, так что после первой недели заседаний мы снимаем подушки с уличной мебели Джилл и начинаем брать их с собой в суд. Солли тоже начинает брать с собой подушку. Но одних подушек недостаточно. Когда у меня начинают серьезно болеть нога и плечо, я говорю матери, что, наверное, поищу массажиста где-то в городе.

Давай, говорит она, но лично ей массаж кажется сибаритством.

Я не знаю, что значит это слово, и поэтому не обращаю внимания на него и на нее тоже.

Во время заседаний я стараюсь не подглядывать, что пишет моя мать в своем блокноте, но когда все-таки не удерживаюсь, то замечаю, что мы тяготеем к одним и тем же деталям. И я задаюсь вопросом: может быть, только она вправе рассказывать эту историю, а я обкрадываю ее?

Несколько недель спустя, уже в Коннектикуте, я лезу в словарь. Сибарит — человек, предающийся удовольствиям, сластолюбец. От латинского sybarita — житель города Сибариса в Древней Италии, греческое население которого было известно своим «отъявленным роскошеством».

Видимо, моя мать также считает сибаритством включать на ночь кондиционер в своей спальне у Джилл — она говорит, что это было бы нечестно по отношению ко мне, ведь в моей комнатке-парнике кондиционера нет. Ночами, однако, стоит ужасная жара, так что в итоге она приходит к своего рода компромиссу: она включает кондиционер, но оставляет нараспашку окна и дверь. Я пытаюсь убедить ее в идиотичности этого предприятия, но она непреклонна. Всю первую неделю я встаю посреди ночи, выбираюсь из своей двуспальной кровати в комнате напротив и закрываю дверь ее комнаты, пока она спит. Я хочу больше уединения и подозреваю, что она будет спать лучше, если хотя бы сможет охладиться. Но вскоре меня утомляет этот ритуал. Наслушавшись однажды ночью, как она ворочается под громкий и бессмысленный гул кондиционера, я снимаю простыню со своей постели, спускаюсь вниз и впредь сплю на диване.

В поисках справедливости

Поскольку последним, кто видел Джейн живой 20 марта 1969 года, был ее бойфренд Фил, ему прислали повестку в суд. Точнее, его попросили явиться, а не прислали повестку, потому что нельзя прислать повестку тому, кто не живет в Соединенных Штатах. Он соглашается дать показания, и я ловлю себя на легком чувстве вины: я знаю, что он не хочет этого делать, но именно я сообщила Шрёдеру информацию о его местонахождении еще в ноябре. Тогда Шрёдер пошутил, что мне самой впору стать детективом, ведь они искали Фила безуспешно уже какое-то время. Это меня смутило — ведь я нашла его с помощью одного телефонного звонка и одного письма через океан.