Красные части. Автобиография одного суда

Я снова согласно киваю — и хорошо, что мы не «в поисках справедливости», потому что я сомневаюсь, что кто-то из сидящих за этим столом мог бы ясно выразить, что это могло бы значить.

Мы в поисках справедливости, только если этот человек виновен, — сказал мой дед «Газете Каламазу» 30 ноября 2004 года. — Я надеюсь, что полиция поймала того, кого нужно, и что справедливость восторжествует.

Возможно, из-за того, что я потратила уйму часов на чтение студентам проповедей о грехе пассивного залога — как он затуманивает значение, делает живое неживым и позволяет ни на кого не возлагать агентность или ответственность, — грамматика справедливости приводит меня в бешенство. Она всегда «вершится», «восстанавливается» или «торжествует». Она всегда спускается откуда-то сверху — от бога, от государства — как гром и молния, пылающий меч, отделяющий агнцев от козлищ в последний час на земле. Справедливость — это, очевидно, не то, что мы можем дать друг другу, чему мы можем поспособствовать и что можем сотворить общими усилиями здесь, в бренном мире. Проблема, вероятно, также кроется в самом слове, поскольку «справедливость» испокон веков означала одновременно «возмездие» и «равноправие», как если бы между этими понятиями не лежала пропасть.

Если ты в самом деле хочешь узнать, что такое справедливость, так не задавай вопросов и не кичись опровержениями, — рычит Фрасимах на Сократа в «Государстве», — ты знаешь, что легче спрашивать, чем отвечать, — нет, ты сам отвечай и скажи, что ты считаешь справедливым[20].

Но когда вершится справедливость, — пишет Энн Карсон, — мир перестает существовать[21]. Эта мысль мне не кажется радостной. Я еще не уверена, что хочу, чтобы мир перестал существовать.

Неважно, что случится в суде, — пожимает плечами Фил, будто бы стряхивая с себя всю эту муть, — мой собственный «процесс» завершился много лет назад. Я справился с этим тогда и двинулся дальше. Жизнь продолжается.

И то верно, хочу сказать я, но почему тогда мы втроем сидим перед твоим старым домом в Энн-Арборе и разговариваем о том, чего Джейн хотела или не хотела бы, потягивая «Маргариту» накануне твоей добровольной дачи показаний на заседании по делу о ее убийстве? Не мне судить о соответствии высказывания Фила истине; я знаю, что не стоит и пытаться. Но я ловлю себя на том, что верю ему не больше, чем Сильвии Плат, когда она пишет: Папа, выродок, я выход нашла, папуля[22], — в финале стихотворения, насквозь пропитанного горем и ядом по отношению к ее отцу. Кроме того, я начинаю думать, что есть «процессы», которые в принципе невозможно завершить, события, после которых жизнь не продолжается.

Мы отвозим Фила обратно в мотель, где провожаем его наверх в комнату моего деда. Между ними происходит чрезвычайно любезный, хотя и краткий, обмен репликами — на несколько градусов выше, чем простая вежливость; на несколько градусов ниже, чем теплота.

Фил блестяще выступает в суде следующим утром. Он одет в великолепный костюм и демонстрирует верх терпения даже на последнем чудовищном вопросе Хиллера:

Мистер Вайцман, это вы убили Джейн Миксер?

Нет, — отвечает Фил ровным голосом, — я не убивал.

Я вздрагиваю, однако, когда кое-какие фотографии Джейн всплывают на большом экране — не фотографии со вскрытия, слава богу, но снимки, которые много лет назад делал Фил и которые он хранил в сейфовой ячейке, а потом передал мне в конверте в одном из бруклинских кафе, когда мы впервые встретились, для «Джейн». Я думала включить их в книгу, но не стала. Я не ощущала их в достаточной степени своими, чтобы перепечатать — скорее, я стала их хранительницей.

Но какую бы деликатность ни проявляла я в своих намерениях, пока писала «Джейн», Шрёдер и его звонки не оставили от нее и следа. Шрёдер прочел описания этих фотографий в «Джейн» и тут же позвонил мне с просьбой прислать ему копии, чтобы он мог показать более свежие фотографии тем, кого опрашивает по ходу расследования. Я хотела, чтобы расследование шло как можно лучше, — более того, я чувствовала некий этический императив сделать так, чтобы оно шло как можно лучше, — так что я быстро сняла копии с фотографий Фила и отправила их Шрёдеру. Вот так и получилось, что теперь Фил, я и все остальные смотрели на них на большом экране; экране, который снимало и транслировало в прямом эфире телевидение. Ну-ну, хранительница.