Красные курганы

Тот оставался невозмутимым, хотя сказать мог многое: «Если бы ты не нарушил уговора и не привел рыцарей на чужие земли, то ничего этого никогда бы не случилось. Если бы ты сдержал клятву, то со временем, как знать, мы могли бы стать добрыми соседями. Обвинять же рязанского князя в подлости — это все равно что волку упрекать хозяина овчарни за то, что тот надул его, якобы оставив овец беззащитным, а на самом деле приготовив для серого целую стаю свирепых волкодавов».

Словом, много чего хотелось сказать Гильдеберту, однако вместо этого он кротко заметил:

— Пойду я, святой отец. Надо бы расставить людей на стены и вооружить горожан.

— Да-да, конечно, — закивал епископ.

В эти дни он постарел лет на двадцать, не меньше, да и было с чего. На глазах рушилось дело всей его жизни, которому он посвятил не один десяток лет. Медленно и упорно вгрызался он со своими пилигримами и меченосцами в этот суровый негостеприимный край, постепенно откусывая кусок за куском. Все эти годы он планомерно и целенаправленно вел свою политику как среди диких туземцев, так и среди схизматиков-русичей, оказавшихся его соседями.

Да, случалось ему и допускать ошибки, как это произошло с приглашением датского короля Вальдемара II, но если брать в целом, то ему не в чем себя упрекнуть. И не вина его, а скорее беда в том, что он ухватился за первую же удобную возможность вернуть Кукейнос и Гернике. Пусть ценой нарушения обещаний, договоров и клятв, данных на библии, но вернуть, потому что верилось — бог будет снисходителен к своему верному слуге. Ради величия конечной цели всевышний непременно должен простить некоторую неразборчивость в средствах. Как выяснилось, не простил, не пожелав воцариться в этом краю такой ценой.

Но что уж теперь жалеть. Что сделано, то сделано, теперь надо было спасать то малое, что еще возможно. Но с каждым днем в Ригу, осажденную плотным кольцом семигаллов, приходили все более грозные вести. Гильдеберт был прав, с точностью опытного вояки угадав мысль русичей.

За те двенадцать дней, что длилась осада, в город беспрепятственно вошли еще пятьдесят шесть рыцарей. Все они поверили схизматикам и сдали свои замки, а русские дружинники, твердо держа данное ими слово, проводили их до рижской цитадели.

Единственное, что удивляло епископа, так это непонятная пассивность русичей, которые словно ожидали чего-то, не решаясь идти на штурм. Нет, это как раз было замечательно, и он этому весьма радовался, но вместе с тем очень хотел бы узнать причину такого загадочного поведения. Правда, русичей среди осаждающих было не так уж и много, всего пара тысяч. В многолюдье, бушующем у стен Риги, они составляли не более десятой части. Да и держали себя схизматики подчеркнуто спокойно, можно даже сказать — мирно, в противоположность клокочущим толпам семигаллов, ливов и лэттов.

«Скорее всего, они ждут своих, которые застряли в Эстляндии», — пришел епископ к глубокомысленному выводу. Вот только непонятно было, русичи застряли, потому что не могут взять датские замки, или…

Особых иллюзий по поводу того, что им неожиданно ударили в спину датские отряды и нанесли жестокое поражение, он не питал, хотя где-то в самой глубине души надеялся именно на такое развитие событий. Шло это чувство скорее от безысходности, поскольку ни на что иное надеяться он вообще не мог, а тут был хоть мизерный, но шанс.

Его робкую веру в благополучный исход войны тихонько подпитывала и погода. Зима, дав недавним свирепым снегопадом последнюю битву наступающей весне, словно смирилась со своим окончательным поражением. Она уже не пыталась закрыть яркое мартовское солнце снеговыми тучами. А вокруг Риги продолжали происходить загадочные и совершенно непонятные события. Поначалу епископ еще как-то пытался найти им объяснение, но потом понял, что это невозможно.

Основные русские силы подошли. Огромные по количеству, они заполонили все видимое пространство, вселяя в сердца горожан ужас перед неизбежным.

Однако, когда страх вот-вот должен был перерасти в панику, изрядная часть русских войск неожиданно начала сниматься и уходить, точнее, уплывать вверх по Двине, вскрывшейся к тому времени. Некоторые, правда, ускакали верхом. Очевидно, ладей на всех не хватило. Куда, зачем — оставалось загадкой.

Кроме того, Гильдеберт доложил отцу Альберту, что по реке уплыли именно конники, оставившие своих лошадей в лагере для пешцев.

— Я не мог ошибиться, святой отец, — твердо говорил он. — Они намного хуже сидят в седле. У них нет ни сноровки, ни опыта.

— Выходит, в ладьях сидели конники, которые уплыли, вместо того чтобы ускакать. Я правильно тебя понял, сын мой?

— Именно так, — подтвердил старый рыцарь.

Его припухшие веки тяжело нависали над глазами, красноватыми от постоянного недосыпания, но начальник рижского гарнизона по-прежнему держался твердо и прямо, не поддаваясь усталости.

— Почему?

— Это не мое дело, — пожал плечами Гильдеберт. — Я сообщил то, что увидел. А о причинах их ухода надо спрашивать совсем иных людей.

— Кого?