Красные огурцы

Военно‑транспортный вертолет Ми‑26 поднял такой ветер, что казалось, в залив сейчас сдует всю пиратскую деревню, всю саванну и вот‑вот распахнутся те самые недра, исследовать которые много лет назад приехал романтичный прохиндей Сережа Шулаков. Но и пираты, и спецназовцы, казалось, давно привыкли к дискомфорту, который щедро дарит земле работающий винт Ми‑26. Тепло распрощавшись, одни полезли на борт, а другие, придерживая бейсболки, завороженно наблюдали за этим процессом. Освобожденные врачи гуськом проследовали по трапу в чрево воздушного судна. Шулакет хлопнул Антона по плечу.

— Хорошо посидели! — прокричал он и протянул другу маску шамана. — Сувенир!

— Спасибо! Будешь в Москве — звони! — прокричал Антон в ответ.

Одноклассники обнялись, и Антон поставил ногу на ступеньку.

— Ленку! — волнуясь, закричал Шулакет. — Ленку встретишь — привет передавай!

Антон показал ему большой палец и поднялся на борт.

Гостеприимная сомалийская земля съежилась до размеров грязно‑желтого пятна в иллюминаторе, возле которого сидел Антон, обняв прялку и думая о превратностях судьбы. Опять полет, опять перемещение в пространстве. Опять он — не он, не дизайнер интерьеров, а не пойми кто. Судьба в своих превратностях навязывала ему роли, которые он малодушно принимал, чтобы эти превратности наконец закончились, а выходило все еще хуже. То любовник Анжелики, то воришка, то спецназовец, то вообще какой‑то энергетический наследник. Где‑то там, далеко на севере его дожидалась милая, милая квартира‑студия, такая же белая, как некогда его совесть. И Дуня… Почти такая же милая и любимая, как квартира. Было ли все это подстроено судьбой, чтобы он познакомился с Дуней? Но разве ее, судьбу, поймешь? Антон никогда не верил в судьбу, считая ее так называемые знаки не более осмысленными, чем облака, иногда неизбежно принимающие форму утки или чайника. Но одно было понятно: если он хочет выйти из этой странной игры с неясными правилами, нужно для начала перестать подыгрывать.

Подошел Николаич и стал смотреть на него сверху вниз с пугающе‑отческой теплотой во взгляде. «Что еще?» — подумал Антон.

— Опушкин, я уж не стал там в разгаре операции об этом говорить, но ты опять проявил себя героем!

— Служу России, — тоскливо отозвался Антон.

— Да это понятно, — отмахнулся Николаич. — Тут другое. Я сейчас буду по радио связываться с Москвой, хочу ходатайствовать начальству о предоставлении тебя к званию героя. Вот так — ни больше ни меньше. Три успешных операции за три дня! Банда в Красных Огурцах — раз. Освобождение Телецентра — два. Освобождение заложников в Сомали — три! И ни одной потери!

Антон тяжело вздохнул. Теперь еще и герой России. Пора спрыгивать с карусели, иначе есть риск обнаружить себя завтра на Луне или на дне Марианской впадины.

— Антон, в чем секрет, а? — понизил голос Николаич. — Это вот эта штука, да? — Он ткнул пальцем в прялку. — Секретная разработка? Ты же с ней не расстаешься.

— Василий Николаевич, не надо звонить в Москву, не надо ходатайствовать. Я — не спецназовец. Я — дизайнер. Занимаюсь интерьерным дизайном. Все это — одна сплошная ошибка. А это — не секретное оружие. Это прялка, которую завещал мне один изобретатель. Я должен ее… Не важно.

— Нет уж, ты договаривай, у нас друг от друга секретов нет.

— Хорошо. Я должен ее отвезти Якубовичу на «Поле чудес». Знаете такую программу?

Нет, все‑таки не зря. Не зря майор Кувалдин был на хорошем счету у начальства! Способность принимать правильные решения не только в бою, но и в тылу, знать и понимать своих бойцов, их психологию — вот качества настоящего командира. И майор Кувалдин обладал ими в полной мере. Он мог разглядеть скрытый резерв бойца и, когда тот уже говорил «Не могу!», сказать ему «Можешь!». А равно и заметить, когда боец переоценивает свои силы, сказать ему «Отдохни». И если, например, у кого‑то случился посттравматический шок и он начинает нести чушь про интерьерный дизайн и Якубовича, майор Кувалдин тоже знал, как поступить, опыт имелся.

— Знаю, — спокойно ответил Николаич. — Знаю такую программу. Кто же ее не знает? Ты давай не вешай нос, врачей мы спасли, это главное, а сейчас полетим домой. Давай я автомат у тебя пока возьму да и в пирамидку его сложу.

— Да заберите его совсем. Наконец‑то. Я — лицо гражданское, мне вообще с оружием как‑то неуютно.

— Ну, неуютно так неуютно. Это не беда. Вот в Эмиратах на самолет пересядем, не успеешь оглянуться, и уже дома. Отдыхай, Антон, отдыхай…

С этими умиротворяющими посулами, сказанными мягким голосом с успокаивающими интонациями, он подхватил за ремень пистолет‑пулемет и, медленно пятясь, отошел от психически травмированного бойца. Боец вроде бы пока не буянил и не собирался открыть пальбу по однополчанам, как это иногда бывало с носителями подобного диагноза. Но все же Николаичу было спокойней, что он обезоружил несчастного.