Красные озера

У сестры женщина постояла недолго – никаких цветов у нее не было, поскольку в Вешненское никто за ними не поехал, а в поселке… да откуда в поселке цветы зимой. Она положила на надгробие горсть конфет, поставила наполненную до краев рюмку с подмороженным хлебом, вполголоса попросила прощения и двинулась дальше между могил. Дед Матвей плелся позади, стараясь по возможности не мешать.

Простецкие деревянные кресты топорщились угрюмо, от времени и воды заваливаясь набок, дорогие памятники встречались редко, в основном новье. Фотографии с этих памятников глядели скорее не мрачно, а удивленно, будто не понимали, почему лица, которые они копировали, давно потеряли свой облик и превратились в прах.

Ира впала в печальную задумчивость – двигалась вперед, проваливаясь в мешанину из грязи и черного песка, и не заметила, как ушла слишком далеко.

– Постой! – окликнул ее Матвей. – Здесь он лежит.

Женщина вздрогнула, будто ее разбудили, и резко крутанулась назад – при этом ее правый каблук штопором ввернулся в размякшую от влаги землю и застрял, а левый, наоборот, поехал куда-то в сторону. Она качнулась два раза, но выстояла.

– Давай-ка я тебе помогу, – старик подал ей руку и с силой потянул на себя. Застрявший сапог с чавкающим звуком выскользнул из западни, и Ирина смогла сделать шаг.

– Там он, там, мы прошли, – пролепетал зачем-то старик, провожая спутницу к тому месту, где недавно похоронили Илью.

Обещанный Радловым памятник уже стоял – темная каменная глыба с мутной фотографией. Под ней – даты. Даты, заключавшие в себе целую жизнь, хотя короткую и невнятную, но, наверное, тоже полную каких-то чаяний, переживаний, открытий…

Ира вдруг расплакалась, громко и отчаянно, словно сдерживалась со вчерашнего дня, и, не глядя на своего провожатого, сквозь судорожные всхлипывания сказала:

– Правда это.

– Чего? – не расслышал Матвей.

– А что про меня говорят – все правда, – женщина вытерла слезы. – Уехала я к этому жениху. Поверила, дура, – она горько усмехнулась, снова начала плакать и с каким-то остервенением, с болью в голосе продолжила: – Да, поверила! Потому что уже тридцать один год, думала, такой шанс! Ну конечно! Он сбежал через неделю, а я одна сижу на съемной квартире. Сижу и реву, жить не хочется. А тут хозяйка с меня денег стала требовать – плати, мол, а то в суд пойдем. У нас же в семье денег ни копья, как я у мамы с сестрами просить стану?

Старик молчал и старался быть как можно более неприметным – он догадывался, что через день или два Ире будет стыдно за это признание, и потому стыдился сам. А Ира говорила, как заведенная, словно перед Ильей каялась:

– Я фасовщицей устроилась, на окраине Города. Смены длинные, да на ногах, да не смей прерываться – это ерунда все, здесь и не так пахали! Но вот оплата… на квартиру только хватило, ни пожрать, ни домой вернуться. Я ведь всю жизнь в деревне. Ни образования, ничего – кому я там такая нужна? Оказалось, нужна. Дородных-то баб много кто ценит, – губы ее скривились в странной улыбке, самодовольной и печальной одновременно. – Я думала, возраст не тот, но взяли сразу. Платили хорошо и исправно – в жизни столько денег не видывала, представляешь! Думаю, останусь на чуть-чуть. Тут мать написала, я сдуру ей все деньги отправила разом, а как объяснить – не придумала. Она, видать, сразу и догадалась.

– Мать-то у вас строгая, ага, – осторожно заметил Матвей.

– Строгая, это верно. Вот и получается, что приехала я никому ненужная. В Городе ведь всю жизнь так не проработаешь. Оно хоть и не шибко тошно, но вроде как последствия могут быть неприятные. Я бы снова уехала… просто так. Да мать деньги отобрала. Я бы поделилась ведь… зачем она так со мной?

– Потерпи, глядишь, оттает сердце материнское.

– Да знаю я ее! Вон, Бориску сколько лет на порог не пускает. И меня больше не пустит, – Ирина вздохнула, бросила мимолетный взгляд на надгробие и дрожащим голосом произнесла: – Скажи мне, дед Матвей… Илья был бы живой, если бы я осталась?

– Вряд ли. Хороший он был парень, но здоровьем слаб. А тут такая эпидемия, никто бы и не помог.

Женщина кивнула и невпопад выпалила:

– Ты не осуждай меня.

– Да я привычки такой не имею, осуждать кого-то. Твоя жизнь, тебе ей и распоряжаться.

– Вот и распорядилась. С горем пополам, – Ирина отвернулась от могилы и, уже глядя старику прямо в лицо, спросила: – Боже, а Лука-то как? Мне и в голову сразу не пришло! Он так сына любил.

– Да плохо Лука. Вроде как… с ума сошел от горя. Из дому никуда не выходит. Не разговаривает ни с кем толком. А главное – видит то, чего нет.

Глава двадцать третья. Поезд отходит в небытие