Красные озера

– Посмотри туда, папа, – и Лука больше не смеет кричать «заткнись». Он плачет, поворачивается в сторону зеркала, видит в его недрах вторую свечу, второй неугомонный язычок пламени и какую-то тощую сгорбленную тень – вероятно, себя.

– Ближе, ближе, – подгоняет чей-то шепот.

Лука делает несмелый шаг и вдруг понимает, что этот последний шепот не принадлежит ни настырному мысленному спутнику, ни призраку сына, и вообще звучит где-то снаружи. Уши закладывает, как будто тело подбросили на высоту, по коже разбегаются невидимые насекомые. В ужасе обувщик срывается с места и бежит к двери. По влажной поверхности глаз смазанными отражениями проносятся стены. По стенам лениво ползают красные и коричневые жучки, но Луке уже все равно – он вырвался на улицу.

Ветер бросает в лицо пыль и гарь. Позади, за распахнутой дверью, гаснет спасительное пламя свечи. Тьма зреет.

Стараясь не оглядываться, обувщик продолжает свой лихорадочный бег. Проносится мимо домов, окутанных ночным туманом, предвещающим скорый рассвет, огибает серебристую поверхность озера и видит перед собой громаду завода, извергающую дым. Из дыма скалится огромное серое лицо с угольным взглядом и черной пастью. Из этой пасти масляной рекой течет ядовитая слюна – стекает на землю, с шипением впитывается в нее и отравляет будущие всходы. Лука буквально видит, как в недрах почвы гниют и лопаются семена и травы, притаившиеся в ожидании тепла.

Он понимает, что им уже не помочь, что растения погибли, не успев прорасти, и бежит дальше, стараясь не попадаться в поле зрения серого лица. Минует рабочий поселок, уставленный гробами бараков, из которых за ним безучастно наблюдают мертвые глаза, проскакивает западную расщелину и оказывается на пустыре. Тьма остается позади, заключенная в клетке из горных склонов.

Здесь свежо и прохладно, кое-где крошечными комочками лежит снег, не потревоженный ни заводским дымом, ни оттепелью. Лука замедляет шаг и пробирается к старому грачевнику – возвращаться домой ему страшно, но и бесцельно слоняться вокруг израненного туловища старой горы не хочется.

Деревья, обвешанные клубочками пустых гнезд, острыми прутьями протыкают ночной туман, и из ран его сочится влага. Почва под ними до сих пор усеяна бело-зелеными разводами – от застарелого птичьего помета. В некоторых местах лежит бурой массой прошлогодняя листва.

Лука внимательно рассматривает эти пожухлые листочки и ловит себя на мысли, что их тут быть не должно, поскольку деревья в грачевнике давным-давно стоят совершенно голые – корни, запрятанные в толще грунта, много лет как сгнили и не способны впитывать питательные вещества, мощные стволы отвердели и ссохлись, кора обратилась каменной чешуей. Мертвые растения не обрастают зеленью к лету.

«Так что же… это?», – думает обувщик в панике. Медленно подходит к ближайшему бурому холмику и различает в нем полупрозрачный стрелоподобный отросток – очин. «Не листья, – догадывается Лука. – Перья».

И действительно, вся земля под бывшей грачиной рощей усеяна перьями, опавшими с несчастных птиц. Там же, под выцветшим на солнце перьевым покрывалом, лежит множество полуистлевших птичьих скелетов.

Луку передергивает от омерзения. Он быстро проходит мимо деревьев и направляется к ржавому локомотиву.

Глазные яблоки набухают, наливаются соком и жадно цепляются за каждую черточку. Цепляются за ощерившиеся ветки мертвых деревьев, фиксируют кусок неба, исполосованный их кривыми линиями, впитывают эту картину и от насыщения некоторое время держат ее перед собой, и когда Лука поворачивает голову – перед его воспаленным взором все еще стоит отражение изрезанного куска неба. Оно рассеивается неспешно, уступая место другим образам, но и эти другие задерживаются на сетчатке, и потому Лука как бы опрокидывается во времени: постоянно видит недалекое прошлое, канувшее в летах секунду назад – дышит им, питается им. Жив им.

Под ногами что-то хлюпает. Обувщик склоняется вниз, ждет, когда исчезнет прилипший к глазам пейзаж из рыжего дорожного полотна и темно-синей ночи над ним, и понимает, что наступил в глубокую грязную лужу. Влага просачивается внутрь обуви – Лука видит, как жидкая грязь заливается через края ботинок, но не ощущает этого.

Мутные круги расходятся по воде. Красной лентой вслед за этой рябью расплывается какой-то отблеск. Но откуда идет свет – неясно, ведь повсюду стелется туман, и нет ни луны, ни крапинок звезд.

Вода – кровь земли. И если где-то расплылась лужа – под ней непременно обнаружится рана. Лука почему-то испытывает непреодолимое желание эту рану отыскать, нащупать и разворотить до основания – он не знает, зачем, но потребность настолько велика, словно от ее утоления зависит чья-то жизнь. Его собственная или, быть может, сына. Хотя… у умерших нет никакой жизни. Умершие ни от чего не зависят.