Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

В каждом из сибирских и дальневосточных регионов находились «полевые командиры», выделявшиеся особенным зверством. Они знали главную тайну, недоступную большинству вменяемых людей, – что убить на самом деле легко. Поведение партизанских отрядов в сильнейшей степени определялось числом уголовников и волевыми качествами командира. Если начальник держал партизан в узде, они безобразничали более или менее умеренно. Но многие командиры либо сами в прошлом были уголовниками (как Н. А. Каландаришвили или прямые убийцы вроде П. К. Лубкова и Н. А. Бурлова), либо – что главное – основывали свой авторитет именно на потачках грабителям, насильникам и убийцам.

Исключительной жестокостью отличались анархически настроенные отряды, среди которых было много как крупных соединений, так и мелких шаек. Самые отъявленные анархисты собрались под знаменами наиболее радикально настроенных Г. Ф. Рогова, И. П. Новосёлова, Н. А. Каландаришвили, М. С. Козыря, П. К. Лубкова, М. Х. Перевалова, Я. И. Тряпицына, но хватало их и в армии Е. М. Мамонтова, 1‐м Манском полку Федора Богана, отрядах И. Я. Третьяка и В. П. Шевелёва-Лубкова, действовавшего в Забайкалье и Приамурье С. С. Шилова и среди приморских партизан И. П. Шевчука. Даже белые власти отмечали, что, например, отряд П. К. Лубкова «не имеет большевистской подкладки»; неоднократные присылки Лубкову томскими подпольщиками пополнений из своих рядов успеха не приносили[2408].

Разумеется, партизанский анархизм был преимущественно стихийным. Характерен эпизод со спором забайкальских повстанцев: в ответ на заявления М. М. Якимова «о местной власти, чтобы таковой не было в селении, а в противном случае [виновный] будет расстрелян и имущество конфисковано», отряд Я. Н. Каратаева 5 ноября 1919 года вынес решение: «Устанавливать анархию рано, прежде нужно установить советскую [власть], а потом приготовить население к анархии, чтобы провести ее безболезненно»[2409].

Но этот нутряной анархизм крестьянской и, частично, люмпенизированной городской массы прекрасно сочетался с идейным анархизмом довольно многочисленных повстанческих вожаков, с разной степенью понимания исповедовавших учение М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина. Конечно, теоретики анархизма могли всласть рассуждать о народном самоуправлении, свободных коммунах и прямом товарообмене; на практике же анархические лозунги вели к произволу, грабежу и – при соответствующих условиях – террору против целых социальных слоев. По словам Г. В. Плеханова из предисловия к брошюре «Анархизм и социализм», всякому «…беспристрастному человеку очень трудно сказать, где кончается анархист и начинается бандит»[2410].

Основоположника русской социал-демократии здесь трудно упрекнуть в предвзятости. Например, тот же Бакунин открыто восхищался разбойным людом и видел в криминалитете природных революционеров (при этом сам любил занимать в долг без отдачи[2411]). Анархист номер один уверял, что «первые революционеры в России, Пугачёв и Стенька Разин, были разбойники» и что эта «…бунтовская, стеньки-разиновская, пугачёвская, раскольничья… [сторона] – единственная… от которой должно… ждать морализации и спасения для русского народа». А в работе «Постановка революционного вопроса» Бакунин признал разбой «одною из почетнейших форм русской народной жизни и рекомендовал молодежи идти в этот разбойничий мир наряду с крестьянством для сплочения сил и того и другого в народную революцию»[2412]. Ю. Г. Оксман отметил в своей картотеке: «Страшный человек этот Бакунин, – писал о нем в 1840 году Грановский. – Умен, как немногие, с глубоким интересом к науке – и без тени всяких нравственных убеждений. В первый раз встречаю такое чудовищное создание. Для него нет субъектов, а все объекты»[2413].

В 1917 году анархисты еще больше, чем большевики, пополняли свои ряды «птенцами Керенского» – амнистированным криминалитетом, которого в одном Иркутске весной 17‐го скопилось несколько тысяч человек. Кадетская «Свободная Сибирь» не раз писала о красноярских анархистах, их связях с уголовным миром и, в частности, приводила слова известного местного анархиста В. К. Каминского: «Не могу жить скучно, как все <…> тянет испытать новые, острые ощущения, чего-нибудь возбуждающего. Ухлопать[,] что ли[,] кого?», «Живу на какие? Что я, дурак[,] что ли, работать… да позволять над собою командовать! Нет-с! Взял „друга“ (револьвер. – А. Т.) – и средства есть!» Большевистская пресса сообщала, что 22 мая 1917 года красноярские анархисты приглашали «бывших уголовных» на митинг[2414]. «Что хотим, то и делаем, потому – свобода!» – объяснял житель Красноярска позицию солдат, запугавших своими выходками весь город[2415].