Красные пески

Не знаю, помог ли мой шепот, но лицо Шелтера разгладилось. Он весь расслабился, успокоился. Уголки его губ даже снова приподнялись в слабой улыбке. Быть может, он просто уснул, и оказался в нашептанном мной сне. Как же мне хотелось оказаться там с ним! И остаться там навсегда.

Но мне туда не было дороги. Оставалось лишь сидеть рядом с ним, держать за руку, гладить по волосам и жалеть. Жалеть о том дне, что мы упустили из-за меня. Жалеть обо всем сказанном и не сказанном, но больше всего – о не сделанном.

Глава 8

Вот уже три дня столичный дом генерала Шелтера был погружен в тишину. Немногочисленные слуги ходили на цыпочках, говорили редко, а если приходилось, то тихо. Даже всегда шумная Мег предпочитала говорить полушепотом. И если в первую нашу встречу она смотрела на меня свысока, с легким пренебрежением, то теперь в ее взгляде я видела лишь благоговейный трепет.

Она ни слова не сказала мне, когда я пришла на кухню в первый раз и заявила, что мне нужно приготовить бульон. Только молча показала, где что лежит, и наблюдала за моими действиями со стороны, нервно комкая в руках полотенце.

В прежние времена я почти не готовила мясные бульоны. В Оринграде всегда хватало дешевой рыбы, особенно во второй половине дня. Рыбаки снижали на нее цены, чтобы избавиться от остатков и не возиться с залежавшейся тухлятиной. Мясо же стоило дороже, и мы с отцом покупали его редко, обычно для праздников. Поэтому рассказ Галии о том, что бульон получится вкуснее, если перед варкой мясо прижарить на раскаленной сковородке, стал для меня настоящим откровением. Зато теперь Мег посмотрела с уважением, когда я, помыв небольшой кусок говядины на косточке, достала и водрузила на плиту тяжелую сковороду с толстым дном.

Каждый день я варила свежий бульон. Варила и шептала, вкладывая в повторяющиеся незамысловатые пожелания сил и здоровья все свои эмоции, все сердце. Чувствовала на себе недоверчивый взгляд Мег, но продолжала шептать, стоя у плиты и снимая пенку. Шептала даже переливая бульон в тарелку и неся ее в комнату.

В ту ночь, «зашептав» боль Шелтера, я через какое-то время отвлеклась от сожалений, села прямее и снова посмотрела на черную паутину, разрастающуюся под кожей генерала. В одно мгновение меня захлестнула ярость. Такая сильная, такая жгучая, что теперь уже мне пришлось стиснуть зубы, удерживая в горле рвущийся наружу крик.

Всматриваясь в тонкие нити, я вдруг почувствовала их, как будто коснулась. Твердые, острые как бритвы, они тянулись на разрыв, звенели от напряжения.

Нет, не звенели, поняла я мгновения спустя. Шептали. Я услышала это так отчетливо, что почти смогла разобрать слова. Как минимум отдельные. «Чужак», «смерть», «не пройдешь», «сгинь», «прочь»… Между ними было что-то еще, это я уже не могла расслышать, но общий смысл был понятен.

– Нет, это ты убирайся, – скорее зло прошипела, чем прошептала я. – Убирайся прочь, отпусти его. Не отдам, слышишь? Не отдам, убирайся. Отпусти его, отпусти, отпусти…

Хорошо, что меня в тот момент никто не видел. Наверное, я выглядела как сумасшедшая. Сидела, держа бессознательного Шелтера за руку, сверлила взглядом оплетенный паутиной живот, скользила им выше, на грудь, где нити терялись в коротких, черных волосках, и яростным шепотом повторяла снова и снова одни и те же слова. Повторяла несмотря на то, что это не помогало, ничего не происходило. Но пока я говорила, в моей груди горел огонек надежды. Боль сгорала в нем, выходила из меня вместе с шепотом.

Во рту пересохло, язык уже почти не слушался, но я продолжала шептать, покачиваясь вперед-назад в такт своим словам. Никто нас не тревожил, а потому я не сдерживала себя. Шелтеру от моего шепота хуже стать не могло.

Не знаю, сколько прошло времени с начала моего иступленного шептания, но наконец я заметила, как нити дрогнули. Дрогнули и отступили. Сантиметр за сантиметром они принялись растворяться, пока черная паутина не исчезла совсем. Только тогда я осознала, что уже взошло солнце.

Шелтер не очнулся. То, что он как-то почувствовал исчезновение паутины, я поняла по одному глубокому вздоху, после которого он снова затих.

Я пребывала в странном состоянии, почти как в ночь неудавшегося побега из имения генерала: то ли сплю, то ли бодрствую. Тело казалось тяжелым и чужим, а явь – какой-то размытой.

Более или менее я пришла в себя, когда позади хлопнула дверь и на пороге комнаты показался магистр Этьен. Он сдержанно поздоровался со мной, не скрывая скорби на лице, и подошел к кровати, посмотрел на Шелтера. Потом наклонился над ним, выставил руку вперед, держа ее над его грудью, и замер на несколько секунд. После чего выпрямился и посмотрел на меня. А я посмотрела на него. С надеждой.

– Я не знаю, что ты делаешь. Я не знаю, как ты это делаешь. Но я прошу тебя: продолжай, – вымолвил Этьен тихо. – Это помогает. Он уже должен был умереть, но он жив.