Красные туфельки (Сборник произведений молодых китайских писателей)

Он сказал об этом впервые. Раньше никогда не заговаривал о своём ремесле. За три года он ни разу не уезжал из городка и отказался бы от любого предложения убить кого-то за деньги. Он с самого начала решил, что денег у него уже достаточно. Больше опасался, что жизнь в бегах может быть неподходящей для девочки, и надеялся, что будет лишь беречь её, как сокровище.

Прожив с ней три года, он обрёл неведомое прежде равнодушие к славе и выгоде. Вокруг купленного дома был небольшой садик, там он сажал цветы и овощи. Каждое утро, проводив девочку в школу, надевал сапоги, простую грубую одежду и, засучив рукава, трудился в саду. Потом готовил девочке обед. Никогда не думал, что сам сможет готовить еду. Раньше торопливо перекусывал на улице, покупал горячий печёный батат или шкворчащую маслом жареную сосиску. Иногда, получив солидный куш, мог отправиться в шикарный ресторан и поесть всласть, так сказать, в награду за труды. Сидел за накрытым нарядной скатертью столом, уставленным превосходными блюдами. И каждый раз тяжкой волной накатывалось одиночество. Только в такие моменты вдруг появлялась надежда, что кто-то подойдёт и разделит с ним удовольствие. А в течение этих трёх лет — кто бы мог подумать? — он заставлял себя спокойно и терпеливо осваивать процесс приготовления рыбы. Иногда эти перемены тревожили его. Если не эта глубоко пронизавшая, всецело очаровавшая его девочка тому причиной, то что же?

С какой стати в этой, казалось бы, мирной обстановке, в поезде, он вдруг выложил ей, кто он такой? Может, потому, что уже постепенно ощущал, насколько сильно эта девочка привязала его к себе? Её сила подчиняла стремительно, с невиданной скоростью. Казалось, даже при желании он не сможет главенствовать над ней. По сути дела, он никогда и не главенствовал, всегда шёл на компромисс из любви к ней. Ему вдруг почудилось, что для девочки он всего лишь неопрятный мужчина средних лет. Ужасно расстроившись, он и решился сказать, кто он такой.

Но она осталась так же равнодушна и невозмутима. Он начал сомневаться, помнит ли она, что случилось, когда ей было четыре годика, занервничал и смущённо спросил:

— А что ещё ты знаешь?

Не глядя на него, она скинула туфли, забралась с ногами на сиденье и хихикнула:

— Что ты пришёл и забрал меня из детского дома. А ещё ты хранишь мамины красные туфли, ты её любовник, что ли? Или всё же мой папа? Хотя вряд ли. — Похоже, ей это представлялось занятным, и она лукаво пожимала плечами.

Он оцепенел. По беззаботному выражению её лица можно было заключить, что она действительно не помнит событий прошлого. И он горестно покачал головой:

— Нет, я не твой отец. И не любовник твоей матери.

Девочка почувствовала его смущение и, по-прежнему не поднимая глаз, усмехнулась:

— Ты не переживай, меня это нисколько не волнует.

Он продолжал смотреть на неё, а она уже отвернулась к окну. Её молчание и безразличие причиняли боль. Вдруг захотелось взреветь: «Это я убил твою мать! Вот он я! Смотри!» Лучше бы она ненавидела его, лучше бы накинулась с намерением убить. Но только не это безразличие, это равнодушное пренебрежение, это самое что ни на есть бессердечное отрицание.

Его охватило страшное волнение. Он вдруг понял, что она стала такая большая, такая взрослая, и, хотя они прожили вместе три года, получается, что ему не удалось добавить в её жизнь ни капли своего: словно глухая от рождения, она не в состоянии воспринять то, что он хочет передать. Невыносимее всего было то, что по-прежнему нужно изо дня в день представать перед ней, но уже не лихим киллером из прошлого, а заурядным мужчиной, каким он стал из-за неё, пригодным лишь готовить еду и заботиться о ней.

Изнутри рвался крик: «Это я убил твою мать, посмотри на меня! Посмотри!» Но он сдержался. Поезд мчался вперёд, в окно врывался ветер. Устроившись поудобнее, он неспешно пытался развеять скопившуюся на душе подавленность и досаду.

На одной из остановок девочка обратила внимание на выглядывавшее поверх деревьев колесо обозрения — белый каркас, разноцветные кабинки. Ни в детском доме, ни в городке, где они жили эти годы, колеса обозрения не было, она видела его лишь по телевизору и теперь рассматривала с любопытством. Вот он, переполняющий её дух исследователя. Заметила даже медленно поднимавшийся в небо воздушный шар с прыгающими на нём рожицами. Но только смотрит, ни слова не говоря, ни о чём просить не хочет. По выражению лица давно ясно, что ей очень хочется попасть в этот город, влиться в него, но она не хочет сказать об этом, прячась, как всегда, за этой своей противной маской безразличия. Но не может же он, в конце концов, допустить, чтобы в ней осталась хоть капля досады. И вот они уже сходят с поезда, и он ведёт её в этот красавец город.