Красные ворота

Ждали Михаила. Стол был уже накрыт, стояла бутылка «Тархуна», на закуску селедочка, колбаска, сырок. Сегодня десятилетняя годовщина со дня смерти матери, они каждый год этот день отмечали, даже в войну собирались. Правда, все реже и реже шел разговор на этих сборах о самой матери, но все же первую рюмку всегда за помин души, а Настя панихиду в церкви заказывала и свечечку ставила, мать-то верующая была, хотя веру свою не выпячивала, мало о ней говорила, только праздники церковные блюла. В тридцатые годы молодые, да и отец, стали против этого протестовать, тогда же антирелигиозная пропаганда усилилась, но мать все равно и пасху и рождество отмечала, ну а куличи и пасху кто есть откажется, ели за милую душу… А потом сам глава дома решил, что зазорного в этом нет, русские же праздники, народные, тем более Петр — самый главный противник — был уже в армии.

Пришел Михаил, худой, усталый, жизнь у него нелегкая — двоих детей в войну тянул. Вытянуть-то вытянул, да сам вроде надорвался, и родной брат Петенька, отцовский любимчик, все больше раздражал его и тем, что одинокий, что в свое удовольствие живет, и тем, что чинов больших легко, как ему казалось, добился, и даже голосом своим громогласным и самодовольным. Сейчас, зная уже от Насти, что могут Петра в запас уволить по болезни, особо ему не сочувствовал: пусть теперь на гражданке поломается, не все коту масленица.

Сели за стол, помянули мать Александру Тимофеевну, а дальше разговор что-то не шел, не клеился. Раньше старик в такой день всегда рассказывал, как он с Сашенькой познакомился, как сватался, как свадьбу играли; но сегодня почему-то не стал, поглядывал на хмурого старшего сына, понимая, что с увольнением из армии рушатся у того все планы, а может, рушится и сама жизнь: уж очень военный был Петр, словно для армии и войны приспособленный, трудно ему будет на гражданке прижиться. А тут еще Михаил не к месту брякнул:

— Ну что, браток, в простые смертные, слыхал, подаешься? На гражданке-то вкалывать надо, а ты уж отвык небось?

Петр тяжело поднял голову, уперся взглядом в Михаила и процедил:

— Зависти в тебе много. От нее и сохнешь. Но не надейся, не пропаду. Я легкой жизни никогда не искал, в армию, сам знаешь, когда пошел. Когда стране надо было, когда тучки уж над ней сгущались.

— Что верно, то верно, — поспешил вставить свое слово Бушуев-старший, чтоб предупредить ссору. — Ты, Миша, не прав. Петр же, прежде чем до чинов дойти, все должности испробовал — и солдатом был, и отделенным, и взводным… Ты в армии не служил, не знаешь, что легкой службы в армии нет, а чего не знаешь — не болтай, — последнее слово сказал строго.

— Ему бы на передок хоть на несколько денечков, — усмехнулся Петр. — Там заводик-то твой раем бы показался.

— Петру вкалывать не придется, он начальничком каким-нибудь устроится, — выступила Женька. — Правда, Петр?

— Не лезь, Женька, — остановила ее Настя. — Не твоего ума дело.

— Почему это — не моего? Думаете, я глупее вас, что ли? Не воображайте уж очень, — фыркнула она и поднялась из-за стола. — Пройдусь я, Настя. Скучно с вами…

— Вот кто у нас веселой жизни хочет, — буркнул неодобрительно Петр. — Прозевали девку. Будто и не нашей породы.

— А какая такая наша порода? Необыкновенная, что ли? Не пойму что-то, — бросила Женька.

— А такая порода, — внушительно начал отец, — которая на своих плечах жизнь для будущего делает, а о себе не думает. Поняла?

— Чего не понять, только скучно это. Пошла я… — отправилась Женька в коридор одеваться.

— Придется мне за нее взяться, — сказал Петр.

— Валяй возьмись, — усмехнулся Михаил. — Только это тебе не солдатами командовать. И чего браться? Девчонка хорошей жизни хочет, а кто ее не хочет? Пора уж ей, хорошей-то жизни, начаться, для этого и коммунизм строим. Разве не так?

— Ты о коммунизме неверно рассуждаешь, Михаил. Коммунизм же — это не только полная миска хлебова, это и мир, и дружба между людьми, и образование, и книги хорошие. Ради одного хлебова нечего было бы дело затевать. О другом мы думали, когда революцию делали, — проникновенно произнес отец.

— Не знаю, чего уж вы там думали, но без хорошей зарплаты, без сытости рабочему человеку тяжко. Сейчас бы и подкормить ребятишек, а не очень-то получается.

— Потерпи, сынок, наладится все скоро, заживем получше, чем до войны.

— Много ты, Мишка, о брюхе думаешь, — проворчал Петр.

— Тебе бы так, как мне, тоже бы о брюхе заговорил, — отрезал Михаил и стал собираться.

Так и закончился этот вечер, без лада, без тихих хороших разговоров. Покряхтывал сокрушенно отец, прощаясь с Михаилом. Исподлобья глядел Петр на брата, который ответил ему тоже не добреньким взглядом. Что-то ломалось в доме Бушуевых, а почему — не понять.

39