Красные ворота

Как и ожидал Коншин, через неделю пришло из редакции официальное письмо, что в связи с изменением планов и исключением из него серии плакатов по технике безопасности договор с ним расторгается. Хотя и ждал этого он, но стало неприятно на душе — все его планы разделаться с долгами, купить что-то из одежды пошли прахом. Если бы лишь это. Как бы не раззвонил Анатолий Сергеевич по другим редакциям, тогда вообще без работы можно остаться.

Пришлось для успокоения вспомнить фронт, где он с первых же дней постиг одну житейскую мудрость: как бы ни было плохо сегодня, завтра может быть еще хуже, ну и другие, рожденные войной присказки — «живы будем — не помрем» и «будь что будет», которые помогали им в житье-бытье на переднем крае.

К вечеру позвонила Наташина тетка и сказала, что она должна ему кое-что сообщить и было бы хорошо, если бы он зашел к Михаилу Михайловичу, к которому часов в восемь зайдет и она «поплакаться в жилетку». Коншин согласился, даже не спросив, что же должна она ему сообщить, а когда заикнулся, Антонина Борисовна повесила уже трубку.

Михаила Михайловича он довольно давно не видел и потому охотно отправился к нему в Борисоглебский. Михаил Михайлович встретил его без удивления, видать, и ему звонила Антонина Борисовна.

— Очень рад, Алексей, проходите… Ну, у меня, конечно, беспорядок.

Ни жены, ни сына дома не было. Михаил Михайлович предложил поужинать вместе с ним, но Коншин отказался, зная, что в этом доме негусто с кормежкой.

— Как хотите… Ну, рассказывайте о жизни, мы давно не виделись.

И Коншин рассказал о недавних событиях. Михаил Михайлович внимательно выслушал, а потом задумчиво сказал:

— Вы, дорогой, наверное, еще не представляете, от чего спас вас ваш приятель. Такие дела затягивают. И прощай тогда все ваши мечтания.

— Увы, я с ними более или менее и так распрощался, — уныло пробормотал Коншин.

— Я говорю не только о ваших честолюбивых мечтаниях, о большем — о всем направлении вашей жизни. Первый компромисс никогда не остается первым, за ним всегда идут следующие.

— Я не хочу оправдываться, но я действительно поверил Анатолию Сергеевичу, что… это на пользу дела… Ну а потом, конечно, хотелось выпутаться из долгов, ломбарда, ну и сбросить военное. Ладно, не будем больше об этом, я хотел рассказать вам еще что-то.

И Коншин рассказал о встрече Володьки с отцом Сергея и о его словах, что «там виноватых нет». Михаил Михайлович поджал губы и слушал об этом с еще большим вниманием. Когда Коншин закончил, Михаил Михайлович долго молчал, долго раскуривал папироску, потом сделал несколько затяжек и лишь после этого протянул нарочито небрежно:

— Ну и что? Возможно, отец Сергея действительно не виноват, взят по ошибке, но отсюда никак не следует, что там нет виноватых. Я бы на вашем месте не придавал этому большого значения. Да и вообще, стоит ли об этом думать? У вас мало своих проблем?

— Хватает, конечно… В войну я не задумывался, не до того было, но сейчас…

— Не надо и сейчас, — перебил Михаил Михайлович.

— Почему не надо?

— Не надо — и все. Вы молоды, у вас должно быть все ясно и безоблачно, вы должны строить будущее. Я не призываю вас к бездумности, но, чтобы решать такие вопросы, надо многое знать. Понять хотя бы логику классовой борьбы. Революции не бывают без крови и жертв.

— Сейчас же не революция! — воскликнул Коншин.

Михаил Михайлович не успел ответить, зазвонил звонок, и он поднялся.

— Это Антонина Борисовна, наверно, — и пошел открывать дверь.

Антонина Борисовна метеором ворвалась в комнату, сбросила шубу, взглянула мимоходом в зеркало и с ходу начала:

— Слушайте, мужчины, и скажите мне совершенно откровенно: очень я страшная и старая? Если очень, тогда мне все ясно и вопросов больше не будет. Если не очень, то ответьте тогда, какого черта моему супругу нужно на старости лет?

Если по-честному, то Коншину Антонина Борисовна казалась и старой и некрасивой, но он пробормотал что-то комплиментарное. Михаил Михайлович помалкивал, иронически улыбаясь.

— Вы, Алексей, — душка, но, разумеется, все врете. Вот Михаил Михайлович помалкивает. Выходит, я вышла уже в тираж. Грустно, конечно, но что поделаешь? В конце концов, у женщины должна быть духовная жизнь, и — да здравствует она! Кстати, моего благоверного облапошивает его же студентка. С восторгом представляю, как он будет пыжиться и как с блеском оскандалится! Понаблюдать бы эту картину! Посмотрите на мои руки! Уже сколько лет тащу семью одна, а он пять лет пыхтит над какой-то никому не нужной диссертацией. Если эта девчонка надеется на роскошную жизнь, то жестоко обманется. Ну и что мне делать? — она села и засмолила свой дешевый «Прибой». — Перестаю давать ему жрать. Это, наверное, первое, что я сделаю. Как вы думаете? Пусть лопает в своей институтской столовой. Второе — я перестану стирать его кальсоны, пусть этим занимается его пассия. Ну и что еще? В-третьих, я отмою наконец-то свои руки, сделаю маникюр и брошу эту каторжную, грязную работу. Буду ходить в театр, в музеи и читать книги. Как программа?

— Замечательная, — с той же улыбкой ответил Михаил Михайлович.