Красные ворота

Потанцевал Володька и еще один танец с блондинкой, отправился приглашать и на третий, но тут, видимо, ему отказали, так как услышал Коншин громкие голоса — шумок назревающего скандала. Этого еще не хватало, подумал Коншин, оставаясь сидеть на месте. Но шум усиливался, он увидел, как поднялись со столика спутники Анатолия Сергеевича, а потом и он сам. Володьку, видать, уговаривали, но он стоял, пошатываясь, притворяясь пьяным, пока один из мужчин не взял его за плечи и не повернул от столика, но Володька вырвался, оттолкнул того от себя и не уходил. Коншин вскочил — надо было остановить драку, но, когда он подбежал, там началась уже свалка, над Володькиной головой взметнулась бутылка, и Коншин еле успел выбить ее из руки одного из дружков Анатолия Сергеевича и тут же получил удар от другого. Пришлось ударить в ответ…

— Коншин? Вы с ума сошли! Прекратите сию же минуту! — закричал Анатолий Сергеевич, узнав его.

Но прекратить уже было, при всем желании Коншина, нельзя. Приятели Анатолия Сергеевича, крупные, здоровые мужчины, увидев, что против них только двое, к тому же один инвалид, дружно навалились на ребят, только успевай отбиваться. Упал соседний столик, потом другой, зазвенела битая посуда…

— Номера на одежу, быстро! И двигайте к раздевалке, — подбежал к Коншину знакомый официант.

Коншин, отбиваясь одной рукой, все же умудрился вынуть из кармана номерки и сунуть официанту. Да, надо было смываться обязательно, посуды набито уйма, не расплатиться, да и милиция может вот-вот нагрянуть. Он стал медленно отступать.

Интеллигентный Анатолий Сергеевич в драке не участвовал, он даже пытался остановить своих приятелей, но те вошли в раж. Несколько мужчин из публики, не ввязываясь в драку, все же подбежали разнимать их, но больше мешали противникам ребят, симпатии их были явно на их стороне — фронтовики же бывшие, без руки один, военное донашивают, а те — холеные, в костюмчиках, при галстуках.

Так и удалось ребятам пробиться к выходу. Официант крикнул, чтоб в машину сигали, договорился он с шофером, а деньги чтоб дяде Грише передал. Выскочили из дверей, а у «эмки» уже дверца открытая, не успели влететь, как рванула машина с места, завизжали покрышки на повороте, и через несколько минут филипповский ресторан остался позади.

— Стоял я в зале, видал вашу работку, — сказал водитель. — Посуды набили навалом, думаю, спасать надо фронтовичков, шепнул официанту, чтоб вы ко мне сразу. Теперь порядок в танковых войсках. Куда вас, братва?

— До Колхозной, — пробормотал Володька, не отдышавшись. — Не капнет твой Анатолий Сергеевич? — повернулся к Коншину.

— Думаю, нет.

— За дело били или так, по пьянке? — спросил шофер.

— За дело, — усмехнулся Володька.

— А вот если б в милицию угодили, виноватыми оказались. У них три бабы в свидетелях, что хошь наговорили бы. Эх, ребята, развелось после войны сволоты, особливо среди тех, кто в тылу перекрывался, пока мы там в крови барахтались.

— В танкистах был? — спросил Коншин.

— А где же нашему брату?

Когда подъехали к «Форуму», Коншин полез в карман, чтоб расплатиться, но шофер стал отнекиваться:

— Не буду я с вас брать.

— Возьми, выручил же, — совал Коншин деньги.

— Сказал, не возьму. Бывайте, ребята, — захлопнул он дверцу и тронулся.

— Вот так, Леха, отвели душу, — весело сказал Володька, потирая подбитую скулу. — Доволен?

— Неловко все же…

— Не понимаю, — удивился Володька. — Спрашиваю, рад, что от этого типа отделался?

— Как тебе сказать?.. Конечно, рвать, так с музыкой, но… — Коншин замолчал.

Володька поглядел на него, покачал головой, а потом задумчиво сказал:

— Выходит, прав Леонид Леонов, сказав, что, «когда кончается затемнение городов, наступает затемнение совести». Про тебя, кстати. Еще какую-то неловкость выдумал.

— Ну, куда теперь? — ушел от неприятного Коншин. — Домой неохота что-то, может, к Марку зайдем?

— Твой Марк слишком нос перед нами задирает. Пошли к нам, ты давно не был, мать часто про тебя спрашивает.

Было уже больше десяти вечера, когда они ввалились к Володьке домой. Ксения Николаевна не сразу заметила ссадину на скуле сына и припухлую губу у Коншина, а разглядев, всплеснула руками:

— Вы, кажется, дрались, мальчики?

— Ага, мама. Была хорошая идейная драка, — рассмеялся Володька.

— Господи, даже идейная! — невольно улыбнулась она. — Защищали честь какой-нибудь девушки?

— Нет. Свою собственную, мама.

— Других способов не нашлось?

— Увы, это был единственный. Чай будет, мама?

За чаем говорили о разном… Ксения Николаевна очень интересовалась Марком и расспрашивала о его картинах. Коншин рассказал, а потом посетовал, что и Марк, и Михаил Михайлович твердят ему об упущенном времени и что, наверно, ничего из задуманного у него не выйдет, так и будет возиться всю жизнь с плакатиками, зарабатывая на хлеб насущный.

— О чем вы толкуете, Алеша? Неужто после того, что вам всем довелось пережить, спокойная и более или менее обеспеченная жизнь все не устраивает? — спросила Володькина мать.

— Коншин называет это мещанским раем, мама, — усмехнулся Володька.