Красные ворота

Сейчас он бродил по улицам, обдумывая все это, стараясь разобраться в себе. Ведь почти никогда не возникали у него сомнения в нужности своей работы, ведь целая философия придумана была по этому поводу, стройная и четкая, и вот… Что-то начинало рушиться в выстроенном им прочном здании, казавшемся незыблемым. И началось это, пожалуй, с того, что, переписывая Настино лицо на картину, он не смог придать ей то выражение, которое ему нужно, — ненависти в Настином лице отразить не удавалось. Но что бы, казалось, опытному художнику тут сложного: сжать губы, сдвинуть брови, сузить глаза, дать блик, где нужно. Ан нет, не получалось: Настино лицо оставалось чистым, незамутненным и источало доброту…

Марк насмехался над собой, называл себя идиотом, неумехой, но сделать ничего не мог. Прямо чертовщина какая-то! Конечно, Марк добился того, что ему было нужно, но лицо было уже не Настино, а совсем другое, чужое, и он начинал все заново, но без результата. Насте не говорил он об этом, да и не встречались они с тех пор. Когда закончил ее портрет, то бросил небрежно: «Заходите иногда…» Конечно, после такого приглашения она и не заходила, а сейчас, проходя мимо медпункта, где она работала, он вдруг завернул туда.

Рабочий день кончался, и он столкнулся с ней в парадном. Она потупилась, смешалась.

— Я провожу вас до дому, — сказал он.

— Что это вы вдруг? — спросила она, а когда вышли, сказала: — Только гулять мне с вами время нету. Петр из госпиталя выписался, обедом надо кормить.

— Ну и как чувствует себя ваш братец?

— Неважно. Пока отпуск длительный дали, но беспокоится он, что в запас могут.

— Переживает?

— И не говорите. Армию он любил и любит, без нее ему тяжко будет.

— Не накомандовался, выходит, еще, — процедил Марк.

— Почему вы о Петре всегда так? — приостановилась даже она. — Скажите же, наконец, знали вы его или нет?

— Мы уже говорили об этом.

— Но вижу я, ненавидите вы его! Так за что? Что у вас приключилось такое? Не мытарьте мне душу. Чувствую же я! Или скажите, или идемте сейчас к нам, там все Петру и выскажете, если есть что.

— А что? Идея, — протянул он задумчиво.

— Побоитесь только.

— Нет. Преждевременно это, наверно. Я же лежачих не бью. Вот очнется ваш братец после госпиталя, придет в себя, может, тогда и… встретимся.

— Значит, было у вас что-то, было? — воскликнула она.

— Было, — сухо произнес Марк. — Но вы успокойтесь, счеты я с ним сводить не собираюсь. Я для разрядочки в лес езжу, сшибаю там веточки.

— Чем сшибаете?

— А чем придется, — отмахнулся он.

— Ненормальный вы все-таки… — вздохнула Настя. — Да и не диво, в таком кошмаре живете, среди картин страшенных. Неужто можно все время ненавистью жить?

— А мне любить, Настя, некого. И не за что.

— Разве за что-нибудь любят? Просто так любят.

Просто так — у меня не выходит, — усмехнулся он. — Видел слишком много.

— Ну вот, дошли до дому, — остановилась Настя у ворот.

— Может, зайдете ко мне на днях?

— А зачем? Переговорили вроде обо всем.

— Так уж и обо всем? Заходите. Нужны вы мне сейчас, — обронил вскользь в конце фразы.

— Опять рисовать, что ли, будете?

— Нет… Просто так нужны.

— Пустое говорите… Не нужен вам никто, — покачала она головой и вошла в арку ворот. — Прощайте.

— Я все же буду ждать вас, Настя, — крикнул он вслед.

Она обернулась, посмотрела на него, но ничего не ответила.

36

В этот день в институт Коншин не пошел, надо было гнать работу, а она не получалась. Уже третий раз смывал он в ванной с картона гуашевую краску, чтоб начинать все заново. Увы, те плакаты, которые приходилось ему делать, надо было делать не головой, а руками, а руки были еще неумелые… В карандаше фигура рабочего вроде смотрелась, была нарисована, но когда начинал в цвете — ничего не выходило. К вечеру он совсем измучился, забросил картон в угол комнаты и позвонил Володьке, предложив прогуляться. Тот согласился. Встретились у Колхозной, прошлись по родной Сретенке, а оттуда вниз по бульвару.

— Куда ты меня тащишь? — спросил Володька.

— Дойдем до Пушкинской, а там, может, зайдем куда-нибудь… — и рассказал Коншин о последней встрече с Наташей, ну и как с плакатом целый день возился, и без толку. — И вообще тоска, — закончил он.

На Страстном, около магазина «Мясо», обогнала их компания, трое хорошо одетых мужчин в возрасте с тремя молоденькими дамочками.

— Вроде Анатолий Сергеевич, — кивнул Коншин на одного. — Он самый, — добавил уже уверенно.

— Который? — почему-то с интересом спросил Володька.

— В шубе с каракулевым воротником.

— Бабоньки у них ничего, — усмехнулся Володька.

— Анатолий Сергеевич толк знает. Помню, говорил мне, не связывайся с девчонками, эти соплячки ничего не понимают. Женщину надо лет тридцати, те все могут.