Красные ворота

— Поторопились вы. Не по-людски получилось. Это уж твоя, Ваня, вина, с глупой девчонкой связался. Ну и теперича что? — уставился старик на Дубинина тяжелым взглядом.

— Что теперь? — усмехнулся Петр. — Завтра в загс пойдут, и все дела, — сказал жестко, командным голосом.

— А меня послушать не хотите? — спросил Дубинин, обводя всех глазами.

— Говори, — разрешил Петр, но таким тоном, что, дескать, разговоры-то твои послушаем, но ничего от того не изменится.

— Повозились мы с ней, поигрались в тот мой приезд, когда дома из вас никого не было, но ведь баловство. Вот и нет уверенности, от меня ли? Понимаете? Я, когда письмо получил, посмеялся только, решил, что разыгрывает девчонка…

— Рожу — увидите, ваш ребеночек-то. Без подмены, — сказала Женька.

— А сама о чем тогда думала? — спросила Настя строго.

— Когда мне было думать? Разве мне справиться было с бугаем таким?

— Вот оно что? Так ты, Ванюха, силком, что ли? — поднялся Петр и ухватил Дубинина за грудки. — Вот за это я тебе ноги повыдергиваю, — тряхнул он его с силой. — Смотри, я тебе жизнь спас, но рука не дрогнет с тобой по-солдатски расправиться.

— Ты что, Петр? Отпусти! С ума сошел, что ли? Чем грозишь-то? Опомнись! — побелел лицом Дубинин.

— Господи ты боже мой, чего же делается? — прохрипел старик и стал сползать со стула, прижав руку к левой стороне груди.

— Женька! Лекарство! — крикнула Настя, бросившись к отцу и подхватив его.

Бросился и Петр, отпустив Дубинина. Приподняли отца, положили на кровать; Настя пульс стала щупать и, не находя его, вскрикнула:

— Звони в «скорую», Женька!

Женька пулей вылетела из комнаты. Телефона-то у них не было, к соседям надо было бежать. Одних дома не было, другие открыли не скоро; набрала 03, а саму всю трясет — из-за нее получилось и из-за долдона этого, Дубинина. Тоже мне, стал объясняться, будто совсем уж бессовестная она, — валить на невиноватого, от него забеременела, чего уж тут, знает точно…

— Миленькие, срочно… Сердечный приступ… — и сколько лет, и адрес пробормотала дрожащим голосом в трубку и обратно бегом.

Отец лежал бледный и тяжело дышал, морщась от боли. Около хлопотала Настя. Мужчины сидели в сторонке, Петр на отца смотрел, Дубинин в пол уставился.

— Вызвала? — тихо спросил Петр.

Женька кивнула и стала у стены, наморщив лоб и покусывая губы, тяжело, зло смотрела на Дубинина. Но тот голову не поднимал, не видел взгляда Женьки, а увидев бы, подумал: на него все девка свалить хочет, его виноватым считает, а сама…

«Скорая» приехала быстро, долго ли от Склифосовского до Самарского. Прослушали отца, укол сделали и сказали, что надо в больницу. Вынесли старика на носилках, устроили в машину. Настя с ними уехала. Остальные вернулись в дом. Мужики сразу задымили молча. Никто разговора начинать, видно, не хотел. Потом Петр поднялся и стал вышагивать по комнате, играя желваками скул. Поглядывал на него Дубинин не то что робко, но с какой-то опаской. Знал, страшен Петр в гневе, теряет власть над собой, что угодно натворить может, забыв себя.

Долго мерил комнату туда-сюда Петр, затем остановился напротив Дубинина:

— С отцом что случится, тебе, Ванюха, плохо будет. Не прощу. А завтра — с Женькой в загс. Понял?

— Если Женька и вправду беременна и что от меня, тогда что же… Придется.

— Жизнью могу поклясться, что все правда, — тихо сказала Женька.

— Ты не своей, — повернулся к ней Петр, — ты жизнью своего ребенка поклянись.

— Клянусь.

— Все, Иван, — поставил точку Петр.

— Все, Петр… А за отца твоего я не ответчик, она же начала, — кивнул на Женьку.

— Нехорошо, Иван, на девчонку глупую сваливать. Мужчина же ты, — отрубил Петр. — Не стыдно?

Дубинин смутился. И верно, нехорошо. Но уж больно возмутили его Женькино нахальство и напористость. Решила все сама, а он при этом неизвестно что, вроде и не человек живой. Но сейчас, после укоризненных слов друга, начал понимать, девчонка-то от слабости, от неуверенности, наверно, так себя вела. Тем более на письма он не отвечал, переживала же, не без этого. Ну и решила сразу все сплеча рубить. Он поглядел на нее. Она стояла все так же у стены, заложив руки за спину, натянутая, будто готовая взорваться мгновенно. Взгляд исподлобья тоже напряженный, тяжелый, но мимо и него и Петра. Ждет, видно, что скажет Дубинин. И ему вдруг стало жалко этого волчонка. Виноват он, конечно, полез по пьянке, не сдержался, но и она хороша, ведь и не рыпалась особо, так, попищала для приличия. Но это жалости не убавило, вспомнилось, как прижалась она к нему после того, охватила ручонками за шею и спросила робко, даже униженно: «Писать-то будете?» А он, разумеется, пообещал — как же, буду непременно.

— Прав ты, Петя… — а повернувшись к Женьке, пробормотал: — Прости, Женька. Конечно, с меня все началось…

— А я уж было другом тебя считать не хотел… С отцом только лишь бы чего серьезного не вышло. Моли бога, чтоб поправился.