Красный, белый и королевский синий

В полумраке комната кажется живой. Сводчатая крыша словно взмывает в чернильное лондонское небо, а зал под ней, с его возвышающимися колоннами, алтарями и арками, похож на городскую площадь где-нибудь во Флоренции. Глубокие чаши фонтанов вделаны в пол между статуями на тяжелых пьедесталах, а за черными дверьми лежат эффигии, на табличках рядом с которыми вырезаны слова о воскрешении. Перед всей задней стеной возвышается колоссальных размеров готическая алтарная преграда, вырезанная из мрамора и украшенная вычурными статуями святых, всех в черном и золоте, величественных и внушающих благоговение.

Когда Генри снова заговаривает, голос его звучит мягко, словно он боится разрушить чары этого места.

– Оказаться здесь ночью – все равно что прогуляться по настоящей пьяцце, – говорит он. – Вот только вокруг тебя ни души, и никто не будет пытаться прикоснуться к тебе, глазеть или тайком фотографировать. Здесь ты можешь просто быть.

Алекс оглядывается на Генри и видит его выражение лица – осторожное, выжидающее. Он осознает, что Генри испытывает то же, что и Алекс в доме у озера, в самом святом для него месте.

Он сжимает руку Генри и просит:

– Расскажи мне все.

Так тот и делает, подводя Алекса по очереди к каждой скульптуре. Статуя греческого бога западного ветра Зефира, с короной на голове и одной ногой на облаке, в натуральную величину – работа франко-фламандского скульптора Пьетро Франкавиллы. Нарцисс работы Валерио Чиоли, опустившийся на колени и околдованный собственным отражением в воде, когда-то считавшийся потерянным Купидоном Микеланджело.

– Видишь здесь, где им пришлось подлатать его костяшки штукатуркой?

Плутон уносит Прозерпину в загробный мир. Ясон со своим золотым руном.

Они возвращаются к первой статуе. Самсон, убивающий филистимлянина. Именно от вида этой скульптуры у Алекса перехватывает дыхание. Он никогда не видел ничего подобного: гладкие мускулы, изгибы тела, дыхание и жизнь, которой кровоточит эта статуя, вырезанная Джамболонье из мрамора. Алекс может поклясться, что если бы дотронулся до статуи, то ощутил бы тепло.

– Знаешь, есть в этом что-то ироничное, – замечает Генри, пристально глядя на него. – Я, проклятый гей-наследник престола, стою здесь, в музее Виктории, и размышляю о том, как она относилась к содомии. – Он ухмыляется. – Вообще-то… помнишь, я рассказывал тебе о короле-гее, Якове I?

– Это тот, у которого был тупой парень-качок?

– Да, именно он. Что ж, его любимчиком из всех фаворитов был некто по имени Джордж Вильерс. Народ называл его «самым прекрасным мужчиной во всей Англии». Яков был от него без ума. Все знали об этом. Французский поэт де Вио даже написал об этом поэму. – Генри прочищает горло и принимается декламировать стихотворение: – Кто-то трахает господина Ле Грана, кто-то – графа де Тоннера, но всем прекрасно известно, что король Англии трахает герцога Бэкингема. – Алекс, должно быть, слишком удивленно смотрит на него, поэтому Генри добавляет: – На французском оно звучит в рифму. В любом случае. Ты знал, что причиной, по которой вообще существует Библия короля Якова, было то, что английская церковь была настолько недовольна тем, что Яков выставлял напоказ свои отношения с Вильерсом, что ему пришлось сделать целый перевод Библии, чтобы ей угодить?

– Да ты шутишь.

– Он предстал перед тайным советом и заявил: «У Христа был Иоанн, а у меня есть Джордж».

– Господи.

– Да уж. – Генри все еще глядит на статую, а Алекс не может перестать смотреть на него и хитрую улыбку на его лице, пока тот погружен в свои мысли. – А сын Якова, Карл I – та самая причина, по которой у нас есть этот прекрасный Самсон. Это единственная работа Джамболонье, которая покинула пределы Флоренции. Самсон был подарком Карлу от короля Испании. А Карл отдал его, этот огромный и совершенно бесценный шедевр скульптуры, Вильерсу. И вот, спустя несколько столетий, он здесь. Один из самых прекрасных образцов искусства, которым мы владеем. И нам даже не пришлось его красть. Всего-то и нужен был Вильерс, который троллил геев-монархов. Что касается меня, если бы в Британии велся перечень национальных гейских достопримечательностей, то Самсон точно оказался бы в их числе.

Генри сияет, как гордый отец, словно Самсон принадлежит ему лично, а Алекса захлестывает волна гордости.

Он вытаскивает из кармана телефон и делает фото: Генри, весь такой домашний, помятый и улыбающийся, стоит возле одного из самых исключительных произведений искусства всех времен и народов.

– Что ты делаешь?

– Фотографирую национальную гейскую достопримечательность, – отвечает Алекс. – Ну и статую заодно.

Генри снисходительно смеется, а Алекс, преодолев расстояние между ними, стаскивает с него кепку и поднимается на цыпочки, чтобы чмокнуть в лоб.

– Забавно, – произносит Генри. – Я всегда считал это самым непростительным в себе, но ты ведешь себя так, будто это одно из лучших моих качеств.