Красный, белый и королевский синий

– Диас, ты сумасшедший безнадежный романтичный мелкий засранец, – раздается голос президента США, приглушенный матрасом. – Лучше бы это было навсегда. Береги себя.

Улизнуть из дворца мимо охраны в два часа ночи, к удивлению Алекса, является идеей Генри. Он достает для них обоих кепки и толстовки – универсальную форму одежды для тех, кого узнают во всем мире, и, пока Би шумно покидает дворец с противоположной стороны, они припускают через сады. Теперь они стоят на мокром пустынном тротуаре Южного Кенсингтона, окруженные высокими зданиями из красного кирпича, рядом со знаком…

– Погоди-ка. Вы что, издеваетесь надо мной? – спрашивает Алекс. – Улица Принца-консорта? Господи, сфоткай меня с этим знаком.

– Я еще не готов! – бросает Генри через плечо. Он тянет Алекса за руку, чтобы тот продолжил бежать. – Пошевеливайся, балбес.

Они пересекают улицу и ныряют в нишу между двумя колоннами, пока Генри выуживает из кармана толстовки связку с целым десятком ключей.

– Забавное преимущество того, что ты принц, – люди дают тебе ключи от всего чего угодно. Стоит только вежливо попросить.

Алекс таращится на то, как Генри ощупывает край, казалось бы, обычной стены.

– Все это время я считал себя Феррисом Бьюллером в наших отношениях.

– То есть, значит, я – Слоун? – спрашивает Генри, нажимая на участок в стене и вытаскивая Алекса сквозь щель на широкую темную площадь.

Земля под ногами покатая, а звуки их шагов отзываются эхом на белой плитке. Твердая кирпичная башня в викторианском стиле вырастает перед ними в ночи из здания, окружающего внутренний двор, и Алекс думает: «Ух ты». Музей Виктории и Альберта. У Генри от него ключ.

В дверях их поджидает толстый старый охранник.

– Не знаю, как тебя благодарить, Гэвин, – говорит Генри, и Алекс замечает пухлую пачку купюр, которую Генри вкладывает в руку мужчины во время рукопожатия.

– Сегодня Ренессанс Сити? – спрашивает Гэвин.

– Если ты будешь так добр, – отвечает Генри.

И вот они вновь куда-то идут, пробираясь сквозь залы с образцами китайского искусства и работами французских скульпторов. Генри плавно и безошибочно перемещается из зала в зал мимо черной каменной скульптуры сидящего Будды и обнаженного бронзового Иоанна Крестителя.

– И часто ты так делаешь?

Генри смеется.

– Это… что-то вроде моего маленького секрета. Когда я был ребенком, мама и папа приводили нас сюда рано утром, еще до открытия. Я полагаю, они хотели, чтобы мы имели представление об искусстве, но в контексте истории. – Он замедляет шаг и указывает на массивную фигуру деревянного тигра, терзающего человека в форме европейского солдата. Знак рядом гласит: «Тигр Типу». – Мама приводила нас посмотреть на него и шептала мне: «Видишь, как тигр пожирает его? Все потому что мой прапрапрапрадедушка спер это из Индии. Думаю, нам следует вернуть его обратно, но твоя бабушка против».

Алекс наблюдает за Генри в четверть профиля, видя тень боли, скользящей по его лицу, но Генри быстро стряхивает ее с себя и вновь берет Алекса за руку. Они опять бросаются бежать.

– Теперь мне нравится приходить сюда ночью, – говорит Генри. – Несколько начальников охраны знают меня. Иногда мне кажется, что я продолжаю приходить сюда, потому что, независимо от того, сколько мест я посетил, скольких людей встретил или сколько книг прочитал, это место – доказательство того, что я никогда не смогу узнать все на свете. Это как смотреть на Вестминстер: ты можешь любоваться мельчайшей резной деталью или кусочком витражного стекла и понимать, что за всем этим стоит богатейшая история, – что все, что ты видишь, оказалось на своем месте по какой-то своей причине. Все имеет свой смысл, свое предназначение. Здесь есть такие произведения искусства… Уэрская кровать, которую упоминали в «Двенадцатой ночи», «Эпикене» и «Дон Жуане», – она находится здесь. Все это – история, незаконченная история. Разве это не потрясающе? А архивы, господи, я мог бы часами сидеть в этих архивах, они… ммм.

Он не успевает договорить, потому что Алекс тормозит посреди коридора и притягивает его к себе, чтобы поцеловать.

– Ого, – говорит Генри, когда они отрываются друг от друга. – Это еще за что?

– Я просто… – Алекс пожимает плечами, – я правда люблю тебя.

Коридор выводит их в атриум, похожий на пещеру, от которого во все стороны расходятся смежные залы. Часть верхнего освещения выключена, и высоко в ротонде Алекс видит огромных размеров люстру, завитки и стеклянные пузырьки которой сияют голубым, зеленым и желтым. Прямо за ней, на возвышении, располагается широкая, пышная и причудливая железная алтарная преграда.

– Вот оно, – говорит Генри, утягивая Алекса влево – туда, где из огромной арки льется свет. – Я заранее позвонил Гэвину, чтобы он оставил свет включенным. Это мой любимый зал.

Алекс лично помогал с выставками в Смитсоновском институте и спал в комнате, которую когда-то занимал тесть Улисса С. Гранта, но, когда Генри тянет его в проход между мраморными колоннами, у него перехватывает дыхание.