Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина

В настоящее время мы наблюдаем крах глобального «Западного» проекта в силу «пузырчатого» характера экономики, основанной на сверхкредитовании, сверхроста крупных стран Запада и сверхпотребления⁵²⁹. Этот крах связан с осуществлением Америкой большой стратегии, логика которой разворачивается в «горизонтальном» измерении, где налицо соперничество противников, стремящихся к противостоянию, и «вертикальном» измерении, когда происходит взаимодействие различных уровней конфликта (технического, тактического, оперативного уровня театра военных действий и даже более высоких уровней)⁵³⁰.

Сейчас, в постгероическую эпоху, когда развитые страны Запада, прежде всего Америка, в высшей степени неохотно соглашаются нести потери в войне («вертикальное» измерение большой стратегии), на первый план выходит «горизонтальное» измерение, «мягкая» внешняя политика. После распада Советского Союза, когда казалось, что глобальный Красный проект уничтожен, Америка находилась на кульминационной точке своего развития. «Все это не означает, – отмечает Э. Люттвак, – что проводимая до сих пор международная политика была во всех отношениях оптимальной, однако указывает, что на пороге полного краха советской системы есть такая вещь, как кульминационная точка успеха в возрастании роли США на мировой арене. Если перейти за эту точку, если превысить пределы того, что другие способны принять достаточно спокойно, это закончится не дальнейшим ростом могущества или влияния, а их спадом»⁵³¹. Сейчас наблюдается спад могущества Америки, поэтому для выживания глобального проекта Запада она использует такое специфическое оружие, присущее «горизонтальному» измерению большой стратегии, как мультикультурализм, который наряду с разрушением семьи, пропагандой гомосексуализма, деструкции национальной культуры, религии и церкви обладает вполне определенным потенциалом действия на сознание человека и социальных групп⁵³².

Самое интересное состоит в том, что мультикультурализм (многокультурность) является порождением интеллектуального сообщества правых Америки и выражает этнокультурный распад самой Америки (достаточно привести в качестве примера концепцию столкновений цивилизаций С. Хантингтона). «Согласно взглядам “новых правых”, идеология многокультурности угрожает характеру США и Запада как “белого сообщества ценностей”. Эта фактическая идеология США особенно примечательна в свете их давления на Европу, навязывания нам многокультурности как политической догмы. В Боснии-Герцоговине идет усиленная интеграция враждебных этнических и культурных групп населения, в ЕС пропихивают Турцию. Так намечаются будущие линии разлома там, где их до сих пор не было или они не были такими резкими»⁵³³. Данная многокультурность вызвала эрозию ценностей как результат нового декаданса, обусловленного постмодернистской всеядностью и ненавистью Запада к самому себе. Современный идеолог Бассам Тиби, пропагандирующий западно-либеральное стирание всех различий, в то же время ратует за мультикультурализм, смешивая консервативный культурный пессимизм с реакционной философией истории. Он пишет о парадоксальной ситуации глобального проекта Запада следующее: «Запад находится в состоянии упадка, что выражается, в частности, в том, что многие западные люди ненавидят самих себя и втаптывают в грязь собственные ценности»⁵³⁴. Фактически здесь речь идет о результатах глобализации, которую Америка использует в качестве специфического оружия для насаждения мультикультурализма в Европейском Союзе, причем оно оборачивается и против самой Америки.

Крах глобального проекта Запада выражается в социальных фантазмах с их искаженной логикой грез, на что указывает С. Жижек: «…легко объяснить, почему малоимущие люди во всем мире мечтают стать американцами, но о чем мечтают обеспеченные американцы, скованные своим богатством? О глобальной катастрофе, которая уничтожила бы их. Почему? Этим и занимается психоанализ: объяснением того, почему нас, живущих благополучно, посещают кошмарные видения катастроф.

В новой форме субъективности (аутичного, безраличного, неаффективного участия) старая личность не “снимается” или заменяется компенсаторным образованием, а полностью уничтожается – и само это разрушение оформляется, становится (относительно стабильной) “формой жизни” – мы получаем не просто отсутствие формы, а форму отсутствия (стирание предыдущей личности, которая не заменяется новой). Точнее, новая форма – это не форма жизни, а скорее форма смерти – не выражение фрейдовского влечения к смерти, а скорее влечение смерти»⁵³⁵.