Красный дворец

— Я наблюдала за тобой все эти три дня и слушала рассказы инспектора о твоем участии в расследовании. И тогда вспомнила о вещем сне, который увидела перед тем, как ты родилась. Мне снился черный дракон, и потому я была уверена, что у меня родится мальчик — но когда на свет появилась девочка, я растерялась. Однако все же дала тебе имя, учитывая мой сон. «Пэк» означает «старший». А «Хён» — «добродетельный, достойный и одаренный». И даже твоего маленького брата я назвала в честь тебя — Тэ-хён.

У меня появилось странное ощущение, будто тело начало покалывать; то же самое ощущение возникло у меня, когда медсестра Кюнхи прочитала последнее письмо обезглавленной дворцовой медсестры к сыну, врачу Кхуну. Но я никак не могла понять, что именно меня беспокоит.

— Теперь я знаю, — продолжала мать, — что ты девушка одаренная, и даже рана в плече вряд ли тебя остановит.

Она достала из сумки на поясе какой-то цилиндрический предмет и вложила мне в ладонь. Холодное серебро успокоило меня, вернуло в настоящее, и я обнаружила, что смотрю на выгравированные на металле изящные символы.

— Этот нож чандо изготовили в округе Пёнён, что в Ульсане[34], — сказала мать. — Я хотела подарить его тебе на свадьбу.

Такой нож символизировал долг замужней женщины, выполнение ею супружеских обязанностей.

— Понятно, — прошептала я, не зная, что еще тут можно добавить.

— Но, похоже, лучше отдать его тебе сейчас. Ведь родители вручают такой нож сыну, когда он достигает совершеннолетия, чтобы он выполнял свой долг, служа королевству. — Она, судорожно выдохнув, немного помолчала. — Теперь ты взрослая и тебе придется принимать трудные решения. Я верю, ты все сделаешь правильно.

Я открыла футляр и вынула из ножен поблескивающий кинжал. Дрожащей рукой взялась за рукоять. Никогда прежде я не держала в руках оружие.

— Возвращайся к нам, Хён-а, — тихо сказала мать и ушла. У меня было тяжело на душе, и я стала молиться о том, чтобы мне не довелось пустить в ход этот кинжал, и одновременно думала: «Я никогда никому не причиню им боль».

Но, возможно, именно так некоторые убийцы и считают — до тех пор, пока не теряют самое дорогое в жизни.

Я гадала, а что же дороже всего мне?

Что может побудить меня лишить жизни другого человека?

17

Я не увидела Оджина на берегу реки Хан, но, перебираясь на другой ее берег, поймала краем глаза проблеск синего шелка на фоне скопления лодок и рыбаков. Он стоял, сложив руки за спиной, и чрезвычайно сосредоточенно слушал какого-то торговца с взваленными на спину коробками. У торговца в руке был сложенный веер, которым он показывал в разных направлениях, а затем прочертил в воздухе волнообразную линию, словно изображал горы.

Я подошла ближе и услышала, как торговец спросил на юго-западном диалекте:

— Точно все запомнили, наыри?

— Получив информацию, — негромко ответил Оджин, — я редко ее забываю.

«Само собой», — подумала я, глядя, как он роняет монету в руку торговца. Оджин сдал государственный экзамен — кваго — в столь юном возрасте, что сомневаться в его способности запоминать и понимать не приходилось. Многие из тех, кто желал сдать этот экзамен, начинали готовиться к нему с пяти лет, но проваливали и на тридцатом году жизни, и даже на восьмидесятом.

Я понимала, почему эти люди так исступленно старались: они хотели вырваться из безвестности.

Безвестности, которой мне теперь не избежать.

Отец будто пробуравил дыру в моем сердце, и его остатки болели у меня в груди. Отец лишил меня мечты, лишил всего.

Заставив себя забыть о своем горе, я глубоко вдохнула свежий воздух и нашла взглядом Оджина. Теперь он шел по широкой пыльной дороге, которая, казалось, исчезает в бледно-голубой дымке. Я последовала за ним, держась на несколько шагов позади, чтобы он меня не услышал, и надвинув шляпу пониже.

Спустя какое-то время, уверившись, что он меня не обнаружит, я ослабила бдительность. В животе у меня заурчало от голода, и я развязала небольшой походный мешок, который собрала для меня служанка Моккым; в нем были монеты, чистые бинты и сушеные кальмары. Я взяла кусочек кальмара и, начав жевать, огляделась по сторонам.

Природа нашептывала мне свое извечное обещание, прямо как тогда, у павильона Сегомджон. Пусть я и потеряла работу — а может, впереди меня ждут и другие потери, — но в конечном счете все будет хорошо. «Посмотри, — шептали деревья, — посмотри, как мы раскачиваемся, как мы поем и танцуем».

Я откусила еще кусок, на глаза мне навернулись слезы.

Где-то глубоко внутри я боялась, что это обещание предназначено всем, кроме меня.

Я шмыгнула носом и вытерла слезы рукавом.

И тут споткнулась обо что-то твердое — о камень, торчащий из земли. Я коротко вскрикнула. И тут же одернула себя и зажала рот рукой. Слышал ли Оджин? Подняв глаза, я увидела, что он обернулся на шум, но он был слишком далеко, чтобы я сумела разглядеть выражение его лица. Он подходил все ближе и ближе, и мне стало видно чуть косые брови и орлиный нос. И омрачавший его лицо суровый взгляд. Он убрал руку с меча на боку.