Красный дворец

— У меня при себе старое материно письмо. Я всегда ношу его с собой, с тех самых пор, как стала работать во дворце. Ты положишь его со мной в могилу?

— Положу.

Теперь над нами ярко светила луна — череп с отбитым краем, — и при ее свете я разглядела сложенный лист бумаги. Взяв его, я осторожно отодвинула Оджина в сторону и встала, чтобы покрепче обмотать веревкой кисти рук Инён. Подобрав меч, я осторожно подвела ее к дереву и привязала к стволу.

— Если я умру, — голос Инён звучал теперь спокойно, она не отрывала от меня взгляда, — мой брат будет свидетельствовать в мою защиту. Скажи, что старшая сестра ему это разрешила.

Я спрятала меч, бросилась к Оджину и обхватила его руками. Мне вспомнилось, ответ на какой вопрос он хотел знать с самого начала расследования. Глядя через плечо, я спросила:

— Почему медсестра Минджи все еще жива? Как ей удалось сбежать?

После недолгого тягостного молчания Инён ответила:

— Она позвала мать. Когда я собралась ее убить, она произнесла одно-единственное слово: «Матушка».

Я поклялась себе, что обязательно расскажу Оджину обо всем этом. Но сначала надо было сделать так, чтобы он выжил.

Осторожно перевернув его на живот, я засунула руки ему под плечи и, стиснув зубы, поставила на колени. Затем взвалила себе на спину — мне стало слышно его еле ощутимое сердцебиение — и скрючилась под его весом. Раненое плечо пронзила острая боль, а когда я встала, ноги как будто раздробились.

С каждым шагом я, не переставая, боялась, что сейчас рухну на землю, но я чувствовала, как буравит нас взглядом Инён.

Я хотела очутиться от нее как можно дальше.

Руки Оджина висели у меня вдоль тела, окровавленные ладони покачивались в такт моим нетвердым шагам. Пряди его темных волос, выбившиеся из пучка, щекотали мне лицо и горло. Он был до ужаса неподвижен, и этот ужас разгонял дурманящий туман изнеможения в моей голове, пока я с трудом, маленькими, невероятно тяжело дающимися шажками, продвигалась вперед. В отчаянии глядя на темный холм, по которому я недавно бежала, я прошла весь путь от его подножия до тропинки, где встречались нужная мне дорога и уходящий вверх склон, и увидела там оставленную Оджином веточку — указатель пути.

Продвигаясь по этому пути, я обследовала каждый освещенный лунным светом клочок земли, пытаясь найти нужные сейчас лекарственные растения. Лес — настоящая сокровищница лекарств, особенно по весне. Тут мое внимание привлек раскидистый куст неподалеку. Я остановилась и ощупывала его ступней, тяжело заглатывая воздух, пока пот заливал мне глаза, а руки дрожали под весом тела Оджина. Лунный свет осветил желтые цветы и остроконечные красные плоды пэмддальги.

— Хён-а.

Мне показалось сначала, что это порыв ветра, но потом я опять услышала натужный и хриплый голос:

— Хён-а.

Мое сердце подпрыгнуло от сопровождаемой болью радости.

— Просто оставь меня здесь.

— Разве вы не знаете меня, наыри? Я же Пэк-хён. — Я сморгнула пот с век. И изо всех оставшихся сил приподняла Оджина еще выше на спине и продолжила путь. Вернусь за этим растением позже. — Если я что-то задумала, то непременно это сделаю.

При мысли о том, что я могу потерять его, мой голос надломился.

— Пожалуйста, только живи. Не покидай меня.

* * *

Семь лет учебы должны бы были подготовить меня к этому моменту.

Но я еще никому никогда не спасала жизнь. Я не раз ассистировала врачам, но никогда не действовала в одиночку. Собрав последние силы — я даже не подозревала, что они у меня остались, — я уложила Оджина на пол пустой хижины. Я знала, что времени на поиски врача у меня нет.

Я закрыла глаза, стараясь унять дрожь в теле, и напомнила себе о том, что всегда делала в Хёминсо, когда больной был на грани смерти и медсестры носились вокруг, как обезглавленные курицы, под отдаваемые в панике приказы.

«Спокойная и твердая рука, — неустанно повторяла мне медсестра Чонсу. — И спокойный и трезвый ум».

И ее слова успокоили меня.

Я укрыла холодное тело Оджина всеми одеялами, какие только смогла найти, выбежала из хижины и вернулась с нужными мне ингредиентами для лекарств. Листья куста пэмддальги и желтые цветы я разделила на две кучки и постаралась сосредоточиться.

Сначала компресс.

Взяв на кухне миску, я растолкла ее дном листья и приложила мягкую влажную массу к ране Оджина, не снимая повязки из моей юбки, которая уже помогала крови свертываться. Потом достала из дорожной сумки чистые бинты и осторожно перебинтовала ему грудь и живот.

Потом я перешла к его правой руке, кость которой торчала наружу под каким-то немыслимым углом. Я вправила ее, поморщившись, когда лицо Оджина исказила боль. Затем смазала руку толстым слоем самодельного лекарства и перевязала ее оставшимися бинтами. И все это время меня преследовала одна ужасная мысль: возможно, его правая рука никогда не будет работать так, как прежде.