Красный Ярда

— Я не желаю разговаривать с предателем, — сказал Медек. — Если бы ты в Сибири попал к нам в плен в тебя привели бы ко мне, поверь, Гашек, я не посмотрел бы на то, что мы вместе служили в одном войске, вместе писали в Киеве. Возможно, мы вместе провели бы твою последнюю ночь — пили бы, беседовали, вспоминали, а утром я приказал бы солдатам поставить тебя к стенке и скомандовал бы: «Пли!» Возможно, мое сердце на минуту сжалось бы, но я отлично исполнил бы свой долг!

Все притихли, ожидая ответа Гашека.

— Я был комиссаром в Красной Армии. Эта армия боролась против белой гвардии, защищала Советскую власть. Служа большевикам, я служил русскому народу, нашему старому другу — так я понимал свой долг. Если бы в руки красноармейцев попался ты, контрреволюционер Медек, и тебя привели бы ко мне, то я, возможно, провел бы с тобой твою последнюю ночь — мы беседовали бы, вспоминали, пили, а утром я приказал бы красноармейцам подвести тебя к стенке и, поверь мне, рука у меня не дрогнула бы, я сам бы пустил тебе пулю в лоб!

Все захохотали.

Полковник молча поднялся и направился к выходу.

— Молодец! — радостно воскликнул Зауэр. — Отлично сбил спесь с реакционера. Он бесится, что правительство объявило политическую амнистию, и такие, как ты, вернулись на родину!

Гашек кивнул и сказал негромко:

— Расплатись с хозяином и пойдем. Я познакомлю тебя с Шуринкой. Она ждет нас в «Унионке».

Видя, что Гашек и Зауэр уже в дверях, трактирщик облегченно вздохнул и пропел им вслед слова белогвардейской песенки:

Лезут к нам большевики,
Но их руки коротки!

Друзья не стали связываться с трактирщиком и отправились в кафе «Унионка». Там их встретили с распростертыми объятиями.

— Пан Патера, вы не забыли старого матроса? — спросил Гашек у кельнера.

— Кого я вижу! — воскликнул кельнер. — Пан Гашек! Я-то думал, что вас все-таки кто-нибудь прихлопнул. Наши газеты без конца хоронили вас. Сначала вас застрелили где-то на фронте за измену австрийскому императору. Об этом писала «Народни политика». Вы воскресли и сдались в плен русским. Потом легионеры повесили вас на телеграфном столбе. Веревка оборвалась, и вы убежали к большевикам. Но потом стали рассказывать, будто вы подрались с пьяными матросами, — они пырнули вас ножом и бросили в море. Появились новые некрологи. Я уже больше никому не верил и думал: если Гашеку так везло, повезет и на этот раз. Пуля не убила, веревка не задушила, земля разверзлась, не потопит и море!

— Вы правы, пан Патера! Я напряг все силы, чтобы выбраться на гребень волны. Она подняла меня и мягко опустила на песок… Разве я мог погибнуть, не рассчитавшись с вами! Это было бы нечестно.

Гашек представил Шуре Зауэра и отрекомендовал ее как княжну Александру Львову, племянницу бывшего государственного деятеля России. Зауэр даже не удивился и не сразу заподозрил своего друга во лжи: русские эмигранты не были диковинкой в Праге.

Они прошли в маленький кабинет и дали заказ кельнеру. В этот тихий уголок с шумом ворвались репортеры пражских газет, окружили Гашека и стали расспрашивать его о России, о службе в Красной Армии.

— Пан Гашек, как идут дела у большевиков? — спросил один из них.

— Думаю — отлично! — ответил Гашек и попросил репортера записать это в свой блокнот.

Репортеры ждали еще чего-то. Но Гашек поднял бокал и весело произнес:

— За ваше здоровье, господа! Пишите правду!

Поняв, что Гашек больше ничего не скажет, журналисты с сожалением покинули кабинет.

Гашек и Зауэр беседовали, время от времени наполняя свои бокалы. Шура тоже пригубила вино. Когда ей показалось, что Гашек собирается выпить лишнее, она решительно придержала его руку с бутылкой:

— Довольно, Ярослав!

Зауэр внимательно смотрел на них. Гашек поставил бутылку и развел руками:

— Просто не знаю, что мне делать с Шуринкой. Такая неблагодарная! Она — племянница премьера Львова, белая террористка. Я спас ее от верной гибели. Она была схвачена, когда бросала гранаты в красноармейцев. Я поручился за нее. Она шла со мной по дорогам Сибири. Взял ее в Прагу — может быть, отыщет каких-нибудь родственников. А она вон что вытворяет!

Вошел кельнер и подал Гашеку пакет с некрологами, вырезанными из газет — этой коллекцией он не зря гордился. Гашек стал просматривать вырезки. Газета Франтишека Модрачека «28 октября» называла его «большевистским атташе и дипломатом». Самым интересным ему показался некролог, написанный его бывшим другом Ярославом Кольманом-Кассиусом. Он писал: