Красный крест

Ромео размазывал сопли по песку, и русская литература чахла. Ромео втирал сгусток слизи в итальянскую землю, и великая русская литература слабела. Туда-сюда, словно танцор, Ромео водил ногой, и я понимала, что несчастна и влюблена.

В ночь перед отъездом мой любимый забрался в окно. Я закричала с такой силой, что он успел лишь бросить письмо и выпрыгнул обратно… Из записки следовало, что он будет ждать меня всю жизнь, ждать не в Вероне, по здесь, на озере Лугано, в маленьком итальянском городке Порлецца. «Хорошо, проверим», — подумала я.

— Ну вы ведь поправились?

— Что?

— Я говорю, вы поправились? Сопли прошли?

— Ах, сопли… Нет, не прошли. Я не поправилась, но уехала. Папа прислал за мной помощника, и по дороге в Цюрих я узнала, что отец болен.

— Состояние не критическое, но доктора, на всякий случай, советуют ему вернуться в Москву.

— На какой такой случай? — спросила я.

— Вы сами все увидите, — ответил водитель…

Отец умирал. Воспаление легких, обернувшееся семейной трагедией. Хотя никто об этом не говорил, но все мы понимали, что едем в Москву хоронить отца. Несмотря на собственную слабость, за несколько недель до смерти благодаря своим знакомствам папа сумел устроить меня в Государственный университет и, кажется, замолвить словечко. Так, осенью 1929-го случилось мое второе и роковое путешествие в Москву.

+

В конце первого курса ко мне подошел безликий человек. Мужчина отвел меня в сторону и спросил:

— На скольких языках вы изъясняетесь?

— Кто вы?

— Отвечайте!

— На французском, итальянском, английском, немецком и русском.

— На всех говорите без акцента?

— Только на советском, — с язвительной улыбкой ответила я.

Незнакомец взял меня под руку и объяснил, что бояться нечего. Во-первых, отец мой был человеком надежным, во-вторых, мне представляется возможность послужить делу Великого Октября.

Начнем с того, что я не боялась. Во всяком случае, тогда. Я мало что понимала, а потому, когда мужчина начал вербовку, ни в коем случае не робела.

«Сами работайте на свой дождливый месяц!» — высвобождаясь из его объятий, фыркнула я.

Он снисходительно улыбнулся и пошел за мной по коридору. Спустя несколько минут человек из органов предложил мне пройти курсы стенографии и машинописи. Вот это уже было интересно!

— Зачем? — спросила я.

Он объяснил. Его аргументы показались мне убедительными, и я согласилась. Вот так, год спустя после переезда в Москву, я вдруг' стала корреспондент-машинисткой в НКИДе.

— Что такое НКИД?

— Народный комиссариат иностранных дел, теперешний МИД. Удивительное место! В первое время мне, кажется, даже нравилось. Интересные люди, увлекательная работа. Другой мир! Ничего общего с тем, что я наблюдала на улице. Уехать в Европу я больше не могла, зато появилась возможность быть чуточку ближе к дому.

Со временем мне стали доверять. Каждый день через мои руки проходили десятки документов. Шифровки, донесения, обращения иностранных граждан. Письма заграничных коммунистов, переводы и воззвания. Мы с девочками любили повторять, что в нашем кабинете стоит вечная осень, потому что листы перманентно падали на наши столы.

У меня появился друг! Да-да, самый настоящий! Пашка Азаров. Младше меня всего на год. Юный, образованный и веселый. Как и я, он родился за границей, правда, не в Лондоне, а в Генуе. Пашка как-то сказал, что у нас много общего, ведь именно генуэзцы подарили англичанам флаг с красным крестом. Мы были моложе большинства сотрудников, к тому же имели похожие воспоминания. Милан, Верона, озеро Гарда. Самые удивительные места хранились в нашем совместном архиве. Я работала с документами, Паша был помощником наркома. Он нравился мне, но я понимала, что между нами ничего не может быть мы дружили как мальчишки.

НКИД в то время располагался на Кузнецком Мосту, и во время обедов мы часто сидели в маленьком сквере напротив. Вокруг нас колесили английские автобусы «Лейланд», и, разглядывая их, я представляла, что возвращаюсь в Лондон. У нас даже была такая игра: мы закрывали глаза и приглашали друг друга в родные города. Азаров водил меня по Генуе, а я гуляла с ним но Тайт-стрит, где когда-то жили Марк Твен и Оскар Уайльд, по Тайт-стрит, где когда-то стоял мой дом.

Соседка вновь повторяет слово «дом», и я отвлекаюсь. Поразительно, как привычные, затертые звуки могут вдруг обрести новый смысл. Отныне, произнося эти буквы, я буду подразумевать новую точку и другой город. Дом прошлый и дом возникающий, дом детства и дом тишины. Глядя на пакеты с едой, я думаю, что нужно позвонить маме и узнать, гак там дочь.

— Вы дважды взглянули на часы, Саша. Вам совсем неинтересно?

— Нет-нет! Наверное, даже интересно… Просто, знаете, у меня сейчас не самые веселые времена. Переезд, другая страна. Чувствую себя немного растерянным.

— Почему вы перебрались сюда?

— Подумал, что так будет лучше для дочери.

— Красивая она у вас?

— Не знаю, пока сложно сказать.