Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

Когда я думаю об этом, мне хочется плакать. Но фундамент он заложил слишком крепкий, чтобы кто-либо разрушил его. — Джаррико, письмо Элеоноре Рузвельт.

Уже в середине августа 1945-го, когда иллюзии должны были начать потихоньку рассасываться, Джозеф Норт называл правительство Трумэна «буржуазно-демократическим»: если кое-где оно порой может поддаться давлению реакционных сил, демократические массы не позволят столкнуть Америку с правильного пути. Аминь.

* * *

Партийная расслабленность, очевидно, устраивала Сталина, тоже рассчитывавшего на долгое мирное сосуществование. Причуды Браудера доказывали, что роспуск Коминтерна в 1943-м не был тактическим маневром, а компартии мира реально независимы от Москвы. Когда же на исходе войны появились основания полагать, что грядущий «новый мир» далеко не столь прекрасен, генсека пришлось укротить.

В апреле 1945-го в теоретическом журнале компартии Франции Les Cahiers du Communisme вышла статья Жака Дюкло «О роспуске коммунистической партии США» («Письмо Дюкло»). 24 мая ее перепечатала Daily Worker. Очевидно, ее инициировал Сталин, обратившийся к американским товарищам устами второго человека в ФКП. Может быть, потому, что комичный, жовиальный, бесстрашный Дюкло пользовался бесспорным авторитетом — он, в отсутствие Тореза, пересидевшего войну в Москве, руководил подпольем в оккупированной Франции.

Дюкло обвинил Браудера в ревизионизме и непонимании международной обстановки: в том смысле, что не следует принимать дипломатические документы Тегеранской конференции буквально. Проще говоря, не Браудер придумал классовую борьбу и не ему ее отменять. Партийные интеллектуалы пришли в смятение, раскололись на браудеристов и антибраудеристов.

Наверное, сотня человек набилась в мою гостиную. Конечно, ФБР дежурило на улице, записывая номера автомобилей. — Полонский.

За ужином у нас Лестер Коул поднял бокал и шутливо провозгласил: «Теперь мы снова можем пить за революцию». — Норма Барцман.

Коллинз, Скляр, Гордон Кан радовались падению Браудера, Эндор призывал к безжалостной чистке партии от браудеристов, Брайт считал роспуск партии предательством. Полонский считал, что, слепо следуя воле Москвы, партия совершает ту же «идиотскую» ошибку, что в 1939 году. Берковичи тоже возмущало стремительное прозрение товарищей, осознавших подлую сущность лидера.

В этом они опередили самого Сталина, который не собирался растоптать Браудера, а только проучить его. Но фракционная правда истории оказалась на стороне Фостера, а руководство партией — в его руках. В июне Браудер потерял пост генсека, в июле XIII съезд воссоздал партию. В феврале 1946-го Браудера исключили из партии. Партийная пресса обличала его почти в тех же выражениях, в каких некогда обличала Троцкого. Среди прочего его уличили в удушении внутрипартийной свободы: первой за много лет свободной дискуссией в партии стала, по мнению Магила, кампания критики Браудера. И полетели головы «уклонистов», которыми — это самая странная странность сюжета — оказались ортодоксы (Ричард Бренстен, Рут Маккенни), для которых даже Фостер был одним миром мазан с Браудером.

Пока длился весь этот цирк, численность партии рухнула до пятидесяти тысяч человек — чуть ли не вдвое. Зато ее ряды пополнил 74-летний Драйзер. Получить партбилет он пытался еще в 1932-м, но Браудер злорадно отказал «политически незрелому» другу Фостера. Теперь Драйзер обратился к Фостеру с пространным заявлением (20 июля 1945 года):

Я с особым удовлетворением встретил новость о вступлении в партию коммунистов таких выдающихся ученых, как французский физик Жолио-Кюри и французский математик Ланжевен, а также английский исследователь Холдейн. ‹…› Меня глубоко взволновала весть о том, что в ряды коммунистического движения вступили преданные делу народа писатели Луи Арагон во Франции и художник Пабло Пикассо в Испании, его членами являются также видные деятели в сфере культуры — великий датский романист Мартин Андерсен-Нексё и ирландский драматург Шон О’Кейси. ‹…› Логика моей жизни и моего творчества побуждает меня просить о принятии меня в ряды коммунистической партии.

Просьбу Драйзера удовлетворили, но это была его последняя просьба: 28 декабря он умер.