Красный пассажир

«Игорек, я тебя люблю. Г.С». Смагин не раз за свою жизнь слушал признание в любви, да и сам иногда пользовался избитыми, но точно попадающими в цель словами. Этот клочок бумаги хранил материальную основу слов, и потому они жгли сердце сильнее брошенной в порыве страсти фразы.

Записку он обнаружил сегодня утром на своем рабочем столе, как только включил светильник. Она была прижата его талисманом — будильником с ныряющим дельфином на голубом циферблате. Часы показывали без четвери шесть.

Смагин, стараясь не шуметь, вышел из своего люкса и, быстро пройдя мимо игровых автоматов и бара, поднялся на вторую палубу. На удивление на обратном пути рыбаки очень равнодушно относились к этим писклявым игрушкам, пожирателям чужих денег. Бар тоже по вечерам был наполовину пуст, спиртное иссякло еще трое суток тому назад, отчего директор ресторана Альфред Шатунов ходил темнее тучи, и, при встрече, уже заискивающе не улыбался, а молча кивал головой.

Чем объяснить этот феномен? Может это уже новое поколение русских, которые научились ценить заработанные деньги и думать о завтрашнем дне? Никто не мог понять, почему люди с полными кошельками не напиваются и не проигрываются в дым, а тихо сидят по своим каютам в ожидании прихода. Игорь мягко, словно леопард, выслеживающий добычу, прошел мимо каюты начальника радиостанции Василия Картавцева. В последнее время он не поднимал радистов, чтобы подключить аппаратуру, Игорь справлялся сам. «Пускай поспит мужик, и так Семенов его дергает по любому поводу и без повода». По пути он достал из нагрудного кармана записку Савельевой, прочитал ее в последний раз и, разорвав на мелкие кусочки, кинул в ближайшую урну. «Не хватало тебе, парень, еще судовой любви, и так превратился в жалкое подобие моряка и бизнесмена, так теперь еще хвост за собой на берег потащишь». Он с досадой плюнул на сверкающий линолеум и свернул в коридор, в конце которого находилась дверь радиорубки.

Запасным ключом Игорь отворил тяжелую стальную дверь и, включив свет, запустил аппаратуру. Замигали датчики на серебристых панелях, засвистели, защелкали динамики. Из передатчика доносились чуть слышимые и непонятные звуки, похожие на человеческие голоса. Смагин, словно заправский радист, уселся поудобнее в кресле, переключил тумблером цифровую частоту и на экране высветились нужные цифры. Затем манипулятором отрегулировал чистоту звука и, развалившись в мягком, кожаном кресле стал ждать вызова.

В одной руке он держал переговорную трубку, другой нервно постукивал по столу, выбивая строевую дробь барабанов, для войска идущего в атаку.

Между тем Савельева не выходила у него из головы. Он до сих пор не мог понять, чем она так зацепила его. После бурной ночи, сопровождаемой ласками и поцелуями, ему становилось так легко, хорошо и свободно, что хотелось петь, хотелось жить. Игорь вспоминал все свои любовные похождения по жизни, но не мог припомнить ни одного подобного случая. Все было одинаково и предсказуемо, начиная от первых слов, первого поцелуя, затем пастель, бешеная страсть, а затем какое-то дикое, животное расслабление, совсем не похожее, что происходило с ним сейчас.

Возможно, подобное с ним случалась с его женой Ольгой при первых встречах, иначе он никогда бы не решился пожениться, но это все было так давно, что Игорь даже не мог сравнивать.

Так в раздумьях Смагин просидел около пятнадцати минут, но кроме шума, напоминающего далекий прибой, он ничего не услышал. И тут его пронзила отвратительная, насмешливая мысль. Ведь еще два дня тому назад все судовое время было переведено на Владивостокское, он тоже переставил стрелки своего будильника на один час назад. Значит, переговоры состоятся, но только через сорок пять минут. Такие проколы он себе не прощал. Целый час здорового сна перед трудным трудовым днем был потерян — такие сигналы ему подавала иногда жизнь, как бы предупреждая, что впереди его ждут неприятности и опасности и надо быть всегда начеку.

Смагин со злостью швырнул невинную трубку на стол, выключил питание и зашагал к себе в номер. В это раннее время судовая обслуга постепенно выползала из-под теплых одеял и объятий временных любовников. Одна из них, буфетчица Ниночка Краева, с пустым ведром в руке и неистово зевая, так, что трещали ее челюстные кости, медленно брела по коридору пока нос в нос не столкнулась с разъяренным начальником рейса, которого неведомая сила несла в этот ранний час по судовым лабиринтам. Он наверняка бы сбил ее в полумраке чуть освещенного помещения, но опытная Ниночка вовремя вжалась в переборку и буквально слилась с ней, превратившись, из сладкой и пухлой булочку в расплывшийся на сковороде блин.

Смагин лишь полосонул блестящими глазами по вдруг постройневшей фигуре, замершей в коме буфетчицы и, круто развернувшись, свернул к трапу, ведущему на ходовой мостик. Очевидно, в подсознании пустое ведро сыграло немаловажную роль в дальнейших его планах, и смена маршрута была сейчас на руку Игорю.