Красный сфинкс

Поступил на факультет истории и теории искусств Всероссийской академии художеств, но со второго курса был призван в армии. Войну встретил в Кронштадте. «Батальон, в котором я служил на полуострове Ханко, – писал мне Евгений Львович, – оборонял участок побережья от финских десантов. В базовой газете „Красный Гангут“ печатались мои заметки и фельетоны, и в октябре меня взяли в штат этой газеты. Я стал краснофлотцем. Как корреспондент „Красного Гангута“ побывал на всех участках обороны Ханко. В Кронштадте меня назначили в газету военно-морской крепости „Огневой щит“. Был в боевых походах на катерах, на тральщиках».

«1 декабря вышел последний номер „Красного Гангута“, – вспоминал Евгений Львович. – Накануне редактор поручил мне написать передовую статью – название ее говорило само за себя: „Мы еще вернемся!“ Передовая, разумеется, была исполнена пафоса, ненависти, угроз. „Здесь каждый камень, каждый гранитный утес, – говорилось в ней, – овеяны славой русского оружия… Слушайте, враги, подождите злорадствовать: мы еще вернемся! Мы еще встретимся с вами! Пусть эта мысль жжет вас каленым железом ужаса! Мы уходим сами, непобежденные, гордо неся славное имя гангутцев. Мы уходим бить немецко-фашистскую сволочь, и бить будем так же крепко, как били вас, по-гангутски…“

Финский залив, оба берега которого были заняты противником, кишел минами. «Суп с клецками» – так его называли балтийцы. Образ не очень веселый, но точный. Часть за частью покидали Гангут, уходили на кораблях. Не обходилось без потерь. Но все же их было значительно меньше, чем могло быть. Прощальным салютом был ураганный огонь гангутских батарей. Под грохот канонады артиллеристы взрывали тяжелые орудия, которые невозможно было вывезти на Большую землю. Страшная работа уничтожения шла и в порту: разогнав, сталкивали в воду автомашины, паровозы, вагоны. Последний конвой покинул рейд Ханко вечером 2 декабря. Полуостров опустел. Мы уходили от «хладных финских скал» домой – в Кронштадт и Питер, зажатые кольцом блокады.

«Иосиф Сталин» – так назывался турбоэлектроход, принявший на свой борт гангутский арьергард, более 6 тысяч бойцов, в том числе и нашу команду – редакцию и типографию «Красного Гангута» во главе с Борисом Пророковым. Транспорт был до отказа, до скрипа переборок набит людьми и загружен ящиками и мешками с продовольствием. Не только в каютах, но и в трюмах и коридорах страшная теснота. Всюду гомонили, дымили махоркой вчерашние бойцы, столь неожиданно превратившиеся в пассажиров.

В 21 час транспорт дал ход, занял место в походном ордере, и вскоре караван кораблей взял курс на восток. Лаг отсчитал первую из двухсот тридцати миль, отделявших нас от Кронштадта. Мы с Дудиным (Михаил Дудин – впоследствии известный поэт, – Г. П.) долго торчали на верхней палубе. Заснеженный берег Гангута как магнитом притягивал взгляд. Тут и там на берегу ветер мотал багровые языки пожаров. Потом ночь поглотила Ханко. Вокруг распростерлась беспросветная мгла. Ни луны, ни звезд, ледяной норд-ост бил в лицо колючей снежной крупой. Транспорт шел, тяжело переваливаясь с борта на борт. Мы с Мишей спустились в каюту.

О трагедии, разыгравшейся спустя несколько часов на борту «Иосифа Сталина», уже немало написано. В частности, в повести Дудина «Где наша не пропадала» и в моем романе «Мир тесен» (1990). Коротко: «Сталин» подорвался на минном поле. Первая рванула во втором часу ночи. Погас свет. Непонятно было, идем или стоим. Дали аварийный свет – тусклый, неживой. Громыхнуло второй раз. Вскоре третий. Транспорт медленно кренился на левый борт. Время утекало в прорву, как песок из песочных часов. Все куда-то разбрелись. Дудин и я все время держались вместе. Было много раненых в трюмах. Мы с Мишей таскали их на окровавленных носилках в кают-компанию, где врачи развернули операционную. Четвертый взрыв был особенно сильным и продолжительным. Он отдался в мозгу уже не жутью, а тупой усталостью. Будто простонало корабельное железо. Я слышал крики, стоны, в потрясенное сознание врывались обрывки фраз: «Сталин» потерял ход… Корабли конвоя пытались взять транспорт на буксир, но последний взрыв оборвал заведенный трос… Говорили, что к борту подходят тральщики и снимают людей… Дудин затащил меня в нашу пустую каюту, кивнул на винтовки, составленные в углу, очень внятно сказал: «Винтовки есть, патроны тоже… Давай… Лучше так, чем рыб кормить…» Оспины на его лице казались черными. Я схватил Мишу за руку и с силой вытащил из каюты. Будто его слова подстегнули нас обоих: мы вклинились в толпу у двери, ведущей на спардек, и наконец пробились наружу.