Красный сфинкс. Книга вторая

«Как уже говорилось, наши войска перешли к стратегической обороне, – вспоминал позже генерал Д. И. Ортенберг, главный редактор «Красной звезды». – В Ставке она была определена как «активная стратегическая оборона». Наряду с этим было решено провести частные наступательные операции в Крыму и в районе Харькова, а также в некоторых других районах. На эти фронты мы послали в помощь нашим постоянным корреспондентам группу спецкоров. На Юго-Западный фронт отправился Михаил Розенфельд. Чтобы рассказать о довоенной биографии Розенфельда, потребовалось бы много страниц. Не было горячей точки, где бы он не побывал: на дальней зимовке, на ледоколе «Малыгин», в знойных песках Каракумов во время автопробега в несколько тысяч километров, на борту подводной лодки, в гондоле дирижабля. В 1929 году в Маньчжурии он летал на бомбежку укреплений белокитайцев под Чжалайнором. За подвиг по спасению экипажа затонувшего в Баренцевом море ледокола был награжден орденом Трудового Красного Знамени…

Я с Розенфельдом познакомился на Халхин-Голе.

Он прибыл туда как корреспондент «Комсомольской правды».

Но мы его, как и всех спецкоров центральных газет, заграбастали, он осел в «Героической красноармейской» и остался там до конца войны. Розенфельд жил в соседней со мной редакционной юрте, но его койка почти всегда пустовала. Он дневал и ночевал на передовой. Появившись в редакции, не входил, а врывался в мою юрту – высокий, с неугасаемой мальчишеской улыбкой, воодушевленный, словно намагниченный увиденным, и начинал с ходу рассказывать, каких видел героев за рекой Халхин-Гол. «Садись и пиши, – говорил я ему. – Пойдет в номер». – «Уже», – отвечал он и клал мне на стол исписанные карандашом листики. Когда успел? Ведь писал он обычно на «передке» – в солдатском окопе, в блиндаже. Его корреспонденции и очерки дышали боем или, как у нас говорили, пороховым дымом. В «Героической красноармейской» сложился неписаный закон (он перешел потом в «Красную звезду»): не засиживаться в редакции, большую часть времени проводить на передовой, непременно видеть бой и людей в бою своими глазами, быстро писать, быстро доставлять материалы в редакцию и так же быстро уезжать снова на фронт. Розенфельд строго придерживался этого правила…

Когда началась Отечественная война, почти всех, кто с нами работал на Халхин-Голе и во время войны с белофиннами, мы забрали в «Красную звезду». Никак не могу вспомнить, почему Розенфельд вначале оказался за «бортом» нашей газеты. Возможно, не хотели обидеть младшую сестру – «Комсомолку». Но в эти дни я подготовил проект приказа наркома обороны о призыве Розенфельда в кадры РККА и назначении его корреспондентом «Красной звезды». Приказ был подписан и копия его отправлена редактору «Комсомольской правды» Борису Буркову. Конечно, он протестовал, но такие приказы не подлежат обжалованию, да еще в военное время. Бурков до сих пор во время наших встреч попрекает меня, что я поступил «нетактично». Во время первой же беседы с новым корреспондентом я понял, что он и сам рад, что вернулся в халхингольскую семью. Розенфельд сразу же попросился в командировку на фронт. Отправился в войска, где предстояла Харьковская операция, закончившаяся для нас поражением, а для него трагически…

Первая его корреспонденция называлась «Весенняя галерея».

Розенфельд побывал в одной из украинских хат, где допрашивали захваченных в плен немцев, и рассказал о том, что услышал и увидел. Одни вели себя вызывающе и нагло, заявляя, что не сомневаются в окончательной победе фашистов и именно в этом, сорок втором, году. Другие в победу не верили и даже ругали Гитлера, но к их признаниям спецкор отнесся скептически: «По-видимому, они всячески стараются заслужить у нас благорасположение». Вывод он сделал из всего увиденного осторожный: «Преждевременно было бы делать какие-либо окончательные заключения о составе «весенних резервов» Гитлера». И был прав. Вскоре выяснилось, что это были не те неполноценные, негодные резервы, о которых довольно часто писали в ту пору, а гитлеровцы, способные упорно сражаться…

С первых же дней нашего наступления Михаил Розенфельд прочно засел на передовой. Это видно из его очередной корреспонденции: «Бой сейчас происходит невдалеке от станции, и мы находимся в ста метрах от последних фашистских укреплений. Сквозь выстрелы ясно слышатся пронзительные голоса немцев».

Эту корреспонденцию Розенфельд отправил 15 мая, а вслед за ней и письмо родным, помеченное этим же числом, но с письмом я ознакомился уже после войны. Вот оно: «Началось большое наступление на Харьковском направлении. Все время разъезжаю, все время в степях под открытым небом. Вчера во время жестокого боя я отправился в самое горячее место и был от немцев в 120 метрах, не дальше и не ближе. Я был так близко, что мы им в рупор кричали: «Эргиб дих, сдавайтесь, так вашу так!» Настроение очень хорошее – ведь мы наступаем, а это для нас лучший праздник».

К сожалению, Михаил Розенфельд поторопился с праздником.

Подробности происходившего позже рассказал журналист Наум Гребнев.