Красный снег

– Можете его опередить. Кто четвертый был с вами в Поповщине и в Стрельне? Не отнекивайтесь – у нас есть и его следы. Вы не скажете – скажет Хабибуллин, получит от суда поблажку. Молчите? Ну-ну. Может, вы, Матушкин?

Но вместо Матушкина заговорил Свиридов:

– Постойте. – Он подошел поближе к Жоржику, вгляделся в прищуренные глаза. – Я вас видел!

Жоржик тоже внимательно посмотрел на Александра Павловича, отшатнулся.

– Вы вчера напали на нашего больничного сторожа! Зачем?

– На какого сторожа? Вы в какой больнице? – поднялся из-за стола Филиппов.

– Святителя Николая. В «Пряжке».

– Вот черт! – выдохнул Маршал. – Там же сторожем Боровнин!

* * *

Вместо первого эпилога

Конечно же, ни в сторожке, ни в «Муроме» Николая Боровнина не оказалось.

Хабибуллин заговорил первым. Рассказал, как после высадки с мятежного броненосца в Констанце долго добирались из Румынии домой, в Одессу. Как помотались там без денег, перебиваясь случайными заработками, и подались в столицу. Как нашли Силантия Ивановича, бывшего боцмана с «Князя Потемкина», переквалифицировавшегося в трактирщики, и тот предложил им грабить дачи, давал дельные наводки. Как в конце года в том же трактире Боровнин сговорился с Жоржиком ограбить бывшего хозяина. Как Жоржик, проверяя нового знакомца, взял того на дачное дело в Стрельну. Как долго готовились к ограблению Симанова: как Боровнин долго учил Жоржика с Матушкиным особенностям торговли льном, как те в середине февраля, изображая купцов, договорились в чайной на станции с Осипом Матвеевичем о покупке льна. Как приехали к нему в дом, опоили сноху с детьми каким-то аптекарским зельем, а хозяина с сыном дармовой водкой. Как Жоржик в запале пырнул ножом вырвавшегося от него батрака, оказавшегося родным братом «Борова». И как покрушил все после этого в доме Николай, чуть не убив и самих грабителей – Жоржика уводили под руки. Как оглушили Боровнина, выходящего из спальни, и ушли без добычи. Что думали, будто убили, но тот оказался живуч. Как Жоржик подбил подельников все-таки порешить Николая в сторожке, где тот ночевал, но некстати выскочивший из больницы Свиридов помешал довершить начатое.

Матушкин и Силантий Иванович, узнав, что рассказал Хабибуллин, тоже повинились, подтвердив все сказанное татарином. Жоржик упорствовал – хоть в убийстве Симановых его никто из подельников не обвинял и даже наоборот, все твердили, что сам Жоржик люто запрещал рукоприкладство, но младший Боровнин был на его совести. Однако и Жоржик, прочитав показания товарищей, долго матерился, но сдался.

Боровнина объявили в розыск. Шли недели, затем месяцы – и ничего.

В мае пришла новость от следователя Волошина: в Поповщине померла старуха Боровнина. Ее обнаружил дьячок. Бабка сидела у окна, выходившего на улицу, на калитку, привалившись головой к наличнику, будто высматривала кого-то.

На похороны отрядили двух волкодавов из «летучего» под руководством Маршала. Но сын хоронить мать не приехал. Пропала где-то на просторах огромной империи песчинка по имени Николай Боровнин.

Часть 2

18 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, больница Святителя Николая. 3 часа 17 минут

В правом углу, прямо под потолком, раскачивался на тонкой серебряной нитке паучок Алешка. В подвальной каморке поддувало из высокого щелеватого окошка, и сквозняки причудливо прокладывали свои пути через Алешкино логово, летом загоняя в его сети мошкару, а зимой перебирая тонкие струны паутины, заставляя пританцовывать заготовленные на голодные времена запасы.

По ночному времени паука Николаю видно не было: лампу он зажигать не стал – керосин-то уже боле двух рублей за ведро, а уличного света хватало для того, чтобы скинуть сапоги с полушубком и найти кровать, но чтоб разглядеть паучка – нет, не дотягивал уличный фонарь до Алешкиного угла. Но Николай точно знал: там он, ждет весны, вяло перебирает мохнатыми ножками, то удлиняя, то прибирая нитку.

Паук в каморке жил всегда. Может, не один и тот же – вряд ли бывают многоногие, которые бы до трех лет жили. Но Николай у паука метрику не спрашивал – как нарек соседа в первый же день Алешкой, в честь брата малого, так с тех пор и величал.

За окном завывало – в Питер наконец-то на смену мокрому межсезонью пришла настоящая зима, с пургой, соленым снегом, с морозом, настелившим на реки узорные переправы. И то пора – Рождество уж скоро. Уже почти четыре года прошло с того Рождества…