Красный снег

Еще на пути к поезду Дитрих решил взять его к себе на службу. К генералу Алексееву Раич не пойдет. В Екатеринбург не поедет. Прямота и честность его не вызывали сомнений. Зачем же терять такого человека? Тем более — он симпатизирует ему.

— Идите ко мне на службу, — предложил Дитрих.

— Что же я у вас буду делать? — спросил Раич.

Дитрих начал что-то говорить о проталкивании вагонов, проверке отгрузки леса для шахт, розыске на глухих станциях цистерн с керосином, подводя к главному:

— А сейчас, например, надо пробиться с грузом динамита на станцию… Не пугайтесь динамита — он не для войны, а для буровзрывных работ в шахтах. Ни калединцы, ни большевики, однако, не откажутся от того, чтобы его конфисковать. Им это нужно для войны, а нам для производства.

— Я на военной службе, — напомнил Раич.

— Ну, это мы уладим!

— Что ж, заманчиво, — сказал Раич.

— Выпьем за счастливую дорогу! — улыбнулся Дитрих, поднимая рюмку.

Положение заставило взять верного человека, которого легко обмануть. Куда ему самому с этими ящиками? Состав останется в Новочеркасске, паровоз угнали, рассчитывать можно на дрезину. Феофан Юрьевич в этом случае не помощник. Провести дрезину может Раич. Не удастся — черт с ним: в ящиках не последнее, что оставалось…

Утром к Дитриху явился украинский полковник Чирва с официальным предложением побывать в Киеве.

— Мое правительство желает видеть представителя горнопромышленников, — объявил он без излишней дипломатии, часто моргая глазами и мучаясь, наверное, от головной боли после вчерашнего «единения с донцами».

— Вы здесь представляете свое правительство?

— Да, второй месяц. Я могу позаботиться, чтобы ваш вагон прицепили к составу, отправляющемуся в Киев.

От него несло винным перегаром. Отечные пальцы мелко дрожали. Выяснять, кто посоветовал ему завести разговор о киевской поездке, не было смысла. Дитрих пообещал выехать. Это совпадало с его планами.

…Тихим, неразбуженным краем лежала украинская земля. Из окна вагона открывались ее необозримые степи. Солнце вставало медленно, в серо-красных облаках. Накатанные дороги тянулись бесконечными полосами. Дальние села с приземистыми хатками напоминали отары пасущихся овец. Церкви выглядели нарядно, как бы свидетельствуя о богобоязненности и ненарушенной прочности жизни. Люди на станциях держались учтиво, продавали хлеб и сало дешево, как будто ничто им не грозило и они верили, что следующий год выдастся урожайным, без войны и сиротства.

Дитрих прошелся по составу. Пассажиры — молодые люди в штатском. Выправка и огрубевшие лица выдавали военных. Да и беседы их не вызывали сомнения.

— Офицерские роты легко развернуть в полки…

— Ах, дорогой Николай Николаевич, перспективы в высшей степени неясные: мы будем командовать карательными отрядами…

— Вы что-нибудь слышали о Петлюре? Говорят, совершенно бесцветный офицер.

— Каждая война выдвигает своих офицеров. В той войне, о которой распространялся генерал Алексеев, не понадобятся талантливые офицеры. Даешь бесцветных!

Говоривший добавил скверное ругательство. «Пополнение украинским войскам… Удастся ли союз „донцов и запорожцев“, за процветание которого так много пили в Новочеркасске?..»

…Дитриху любезно отвели особняк на Банковской улице. Он долго ходил по городу, наблюдая красочный галоп гайдамаков, шествия людей в национальных костюмах, стекающихся к оперному театру. Один из организаторов этих демонстраций, упитанный человек в чумарке и серой смушковой шапке, объяснил, что все это нужно «для победы над большевиками на съезде Советов». В оперном театре должен был открыться съезд Советов Украины.

На Крещатике Дитрих увидел похоронную процессию, тоже обставленную в национальном духе. Гроб с покойником был установлен на орудийном лафете, впереди под уздцы вели великолепного гнедого коня, идущий за лафетом хор пел протяжную, грустную песню. А когда хор умолк, вперед вырвался светловолосый юноша в казакине и начал читать басовитым утомленным голосом стихи о павшем воине. Дитрих прошел за процессией несколько кварталов. Она показалась ему любопытной, как все чужое. Наверное, он так же пошел бы сопровождать прах индейца или японского самурая, — интересно поглядеть. Другого чувства не было. Поэтому и отойти в сторону ничего не составляло. Отдалившись, он заметил, что среди сопровождавших прах покойного почти не было простых, бедных людей. Это вернуло его к впечатлениям о Новочеркасске — вспоминались Каледин, Родзянко… А где же народ?

Он повернул в сторону. По переулку, поднимающемуся вверх, конники с шашками наголо конвоировали полураздетого, избитого человека. «Он — народ?..» На повороте, метрах в пятидесяти, когда навстречу конникам и арестованному вышли какие-то люди, обреченный на смерть человек крикнул высоким, звонким голосом:

— Хай жыве радянська Украина!..

Конник наискось ударил кричащего шашкой. Люди шарахнулись.