Красный тайфун

Не скажу, что мы сильно любили генерала, и готовы были идти за него в огонь и в воду, как за «папу» Роммеля те, кто служил с ним. Просто стало ясно, очевиднее не бывает, что мы обязаны подыхать за французский интерес — а лягушатники перед нами никаких обязательств не хотят иметь в принципе, мы для них просто навоз! И плевать, хорошо ты им служишь или нет — захотят, выдадут любого, или всех, если посмели так с генералом. Еще в Европе я слышал про «датский парад» (прим. — см. Союз Нерушимый — В. С.), и как британцы поступили со сдавшимися. И мы уже успели на своей шкуре узнать, что вьетнамцы, это не негры, они умеют воевать! А в этих проклятых джунглях белый человек легко мог сдохнуть как от загноившейся ранки, напоровшись на ядовитый шип какого‑то растения, так еще от тысячи подобных мелочей! Так что мораль упала, ниже половой щели, как русские говорят. И раньше часто напивались допьяна, или весь день ходили под дурью — а теперь, словно с цепи сорвались. В моем взводе за неделю убыло пятеро — один дал в морду французскому офицеру, и попал под расстрел, второй спьяну поперся на мины, третий так же — ночью, на часового, а двое застрелились сами.

Вам не понятно, как это я решил дезертировать к вьетнамцам? В тот момент, это было как порыв, «лучше конец сразу, чем ожидание смерти все время». Хотелось просто выжить — а если повезет, отомстить французам! Потому я и соврал, назвавшись немецким коммунистом, принужденным воевать — но ведь это никто не мог там проверить. И сказал, что я не убивал их соотечественников — а вот это они проверили, каким‑то своим способом, точно и быстро. После я не раз видел, как столь же различное отношение было к пленным французам — кого‑то обменивали, или даже просто отпускали, а кого‑то убивали, иногда весьма жестоко. Ну а еще меня спасло хорошее знание немецкого, английского и русского пехотного оружия — вьетнамцы нашли, что живой я им полезнее, раз могу учить обращаться с тем, что попадало в отряд. После мне доверили участвовать в бою. Да, возможно что я убивал и своих бывших однополчан — ничего личного, они были уже на другой стороне. А вот лягушатников, как и после американцев, мне было не жалко совсем. У меня хорошо получалось сокращать их поголовье — что поделать, если все, что я умею, это воевать? В результате, уже через два года мне поручили свой отряд, сначала десяток мальчишек — крестьян с пятью старыми японскими винтовками на всех. А в эту войну с американцами я уже считался кадровым, отставку получил в чине командира роты. Имею вьетнамские награды, меня тут уже считают своим, уважают. Женился вот на местной, уже прибавление есть. А имя, которым меня тут называют — как я узнал, в переводе с вьетнамского, значит просто «немец». Так наверное, и доживу.

В Германию? Нет, не тянет совсем. Никого у меня там нет, и приговор мне наверное, еще не отменен? Так что, здесь останусь. Все же Вьетнам — вполне приличная страна, если в ней долго пожить. И перед ней у меня нет ни единого греха, одни заслуги.

(приписано ниже — использовать случай в пропаганде. Как пример, что правое дело борьбы с империализмом, и преимущества социалистической системы могут оказать благотворное воздействие даже на таких мерзавцев, как этот персонаж).

Вместо эпилога.

«Товарищи телезрители, сегодня 21 июля 1971 года, и я, Николай Озеров, веду свой репортаж со стадиона „Лужники“. Стадион забит до отказа, товарищи, и это можно понять: сегодня сборная СССР играет со сборной мира. Большой футбол провожает Эдуарда Стрельцова…». Здесь, в этом новом после нашего прибытия мире, случилось много чего хорошего и много чего плохого. В том числе изменилась и судьба Эдуарда Стрельцова, так и не проведшего в заключении ни единого дня.

Представьте себе талант человека, который семь лет был вне большого футбола — причем самые важные 7 лет, с 21 года по 28. И этот человек, вернувшись, в 30 и 31 год становится лучшим футболистом одного из сильнейших тогда клубных чемпионатов. Будучи, по большому счету, уже бледной тенью самого себя и с концами подсев на водку. Кем бы он стал, если бы не было этих лет тюрьмы и отстранения от футбола?

Он бы стал тем, кем стал в этом мире. Эдиком Великим, как прозвал его один из ушедших в журналистику «воронежцев». Двухкратным чемпионом мира и трехкратным — Европы, обладателем Кубка Европейских Чемпионов в составе «Торпедо» и испанского «Реала». Ну да, на два года Стрельцов уезжал за границу, и стал там любимцем публики — но потом, затосковав, вернулся. В этом мире Госкомспорт смотрел сквозь пальцы на контракты советских звезд с некоторыми зарубежными клубами. Платите только налоги — и спите спокойно. Тем более, что Испания (с пятидесятого года монархия, хотя каудильо до шестьдесят третьего занимал пост военного министра, а после ушел на покой, и сейчас еще жив) считается дружественной, хотя и не социалистической, страной — так что, играй на здоровье, пока не надоест.