Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах

Интересно, что камертонные ноты, как правило, сопряжены с любовными переживаниями. Герой Бокова невероятно влюбчив, это его «естество», о чем в стихах множество раз говорится. Невольно ища для сравнения подобные мотивы в судьбе Есенина, видишь: там что ни любовь — слом жизни, любую избранницу подстерегает в конце концов убийственный конец (одна застрелилась прямо на могиле поэта). Боков проходит через эти естественные испытания легче, мягче; оканчивается всё ревнивыми попреками жены, перед которой поэт не только смиряется, но вводит ее в стихи как сквозную лирическую героиню под собственным редкостным ее именем: Алевтина… чем тоже ставит ей поэтический памятник, а себе обеспечивает возможность отдавать должное «природе», не ломая при этом судьбы.

На общественно-политическую реальность всё проецируется в таких же щадящих пропорциях. У Есенина жеребенок состязается с поездом, ясно, что кто-то должен победить, и жеребенок обречен. У Бокова соловей и трамвай сосуществуют и весело перекликаются.

Лучше всего — за городом. Поехать, вернуться. Сходить в лес. Или просто выйти за ворота.

Выйду за ворота —
Все мхи да болота.
Выйду за иные —
Луга заливные.
Пойду па задворки —
Плеса да озерки.
Где мелко, где глыбко,
Где рыба, где рыбка.
Спят утки сторожко.
Краснеет морошка.
— Ау-у-у! — раздается,
Кто с кем расстается?

Расстается — голубь с голубкой. Самое интересное в этом стихотворении — дата написания. «1937». И ничего! Двадцатитрехлетний студент Литинститута наверняка знает, какие расставания случаются вокруг него (и его не минует чаша сия), но знать этого явно не хочет, у него своя тропа, своя песня, своя реальность.

Это отнюдь не значит, что он вообще чурается опознавательных знаков эпохи или намеренно выламывается из своего поколения, отвергая общие символы веры. Нет, он искренне вживается во все то, что ему задано временем. И еще хранит в душе… то самое: неистребимый остаток естества.

Может, потому и вживается так искренне-легко?

«Нету дня, чтобы жил я без Ленина… Первые слезы мои — это смерть его». Пробуждение поколения — потрясение трауром. Сверстники Хлебникова и Ахматовой пробудились когда-то с гибелью русского флота в Цусиме — поколение первых советских пионеров осознает себя под прощальный крик заводов в январе 1924-го. Это, в сущности, ленинский призыв в жизнь — с порога его смерти. И с этого порога — через всю поэзию Бокова — «кепка, которую Ленин сжимал», «снег на ленинском мраморе», «красное солнышко» на родине «мудрого Ленина», «бороды крестьян», задранные к ленинскому окну в Кремле, «ленинская длань», вылетевшая вдаль… В столетний юбилей вождя — это вообще главная тема. Но и потом, в начале 90-х, без него не обходится; деревенские умельцы разобрали часовенку на кирпич, и ее «не защитил родной Ильич» (нашел Боков для часовни защитника!). Бандит, отобравший поэта в темном углу кошелек, возвращает ему рубль: «Возьми! Я не скупой, и я с тобой по-ленински» (перехватил негодяй фразеологию). К середине перестроечных 90-х: «Лоб у Ленина в пыли, взгляд направленно-тревожный. Поседел, как ковыли, как татарник придорожный». А из-под горькой окалины — все тот же запал: «Я уверен в успехе, словно Ленин молодой». (У Ленина была кличка «Старик», это неважно, важна верность тотему).